Академики предупреждают: «Русская наука и русские ученые в опасности…». Если не принять меры, то часть ученых станет «жертвой ненормальных условий, …а другие последуют примеру сотен своих товарищей, работающих и теперь плодотворно на мировую науку за пределами России».
Академики настаивают: «Только самой науке должно принадлежать право и обязанность выяснять и осуществлять наилучшие формы научной организации страны и взаимоотношений между ней и государственной властью».
И тревожное предупреждение, и спасительный рецепт лишь на первый взгляд звучат злободневно: они взяты из записки академиков, поданной в Совнарком в 1920 году. Под «ненормальными условиями», надо полагать, подразумевался голод. Что касается «наилучших форм взаимоотношений» между академией и властью, акценты расставлены девять лет спустя, когда академики забаллотировали трех философов-марксистов, а власть ответила «Академическим делом» и отправила десятки ученых в лагеря и ссылку.
Не к тому мы об этом вспоминаем, чтобы порадоваться вегетарианским временам. Да и радоваться, возможно, рано: история с реформой РАН только набирает обороты. Мало кто верит, что все закончится хорошо. Тем более что по-настоящему «хорошо» с 1920 года так ни разу и не получилось.
С другой стороны, Академия наук остается в новейшей истории страны едва ли не единственным государственным институтом, внушающим публике хоть какие-то чувства, кроме иронии или раздражения: неслучайно академик Сахаров и академик Лихачев сохранили за собой в памяти людей только этот единственный титул. Этот сакральный статус, предупреждают некоторые, сейчас оказался под угрозой. Другие настаивают, что реформа необходима.
Динамика живых систем
Профессора МФТИ Константина Агладзе очень сложно упрекнуть в том, что его точка зрения сформировалась под влиянием личных интересов и политических компромиссов. Профессор Агладзе приехал в Долгопрудный один, оставив семью в Америке, и поселился в физтеховском общежитии. У профессора в академической среде, да и вообще в России, осталось не так уж много зацепок, разве что квартира в Пущине, сохранившаяся со времен работы в тамошнем академическом институте биофизики. Туда он иногда ездит на выходные.
Повод к возвращению в Россию возник в 2010 году, когда Агладзе стал победителем первого конкурса мегагрантов правительства России и открыл на Физтехе биофизическую лабораторию. Агладзе продолжает здесь заниматься тем, что начинал несколько лет назад в Японии, в Киотском университете: работает над созданием сердечной ткани из плюрипотентных клеток и моделирует распространение аритмии в искусственной сердечной мышце, за что получил в этом году премию «Сделано в России». За окном строится новый корпус, где разместится Центр живых систем – Агладзе назначен его директором.
Разумеется, Константин Игоревич имеет свое мнение о происходящем в РАН скандале. Хоть и не очень торопится это мнение обнародовать.
Ваш прогноз: к чему приведет предлагаемая реформа?
Я не занимаюсь предсказаниями. Я думаю, на коротких временах может произойти все что угодно, потому что тут большую роль играют личности. Китайцам, например, все время везло с такими личностями, а России не всегда везло. А на длительных временах обычно все получается справедливо, потому что народ большой, с культурой, образованием и научными традициями. И конечно, наука в России поднимется, это бесспорно.
Что для этого нужно сделать?
Знаете, почему я пришел работать в Физтех, а не в Институт теоретической и экспериментальной биофизики РАН, где трудился раньше? Потому что Физтех маленький, Физтех поворотливый, и если давать ему денег, то их надо меньше, чтобы что-то получилось.
Я специалист в сложных системах. Там есть такой известный факт, что нельзя сделать фазовый переход одновременно во всей системе, он всегда начинается с центров, и оттуда уже бежит волна. Если у вас есть какие-то средства, они всегда ограниченные. Один отдельно взятый институт, небольшой и относительно сильный, со славной историей, можно вытянуть из болота. А вот по всей стране – я пока не знаю, можно это или нет.
Но вот сейчас говорят о гибели академического наследия, о разорении намоленных гнезд академической науки, где традиция передавалась из поколения в поколение. Вам их не жаль?
Ну вот, например, Россия вступила в ВТО. А как же традиции российского колхозного строя?!
Традиции разные бывают. Наследие академической науки легко профукать и сложно восстановить.
Да что у нас только не профукано?! И почему это невозможно восстановить? Это же не пирамида египетская, которую поколения строят. В этом смысле Физтех – образец того, как это не поколениями делалось. И даже когда мы говорим о АН СССР, то ее традиции максимум шестьдесят лет. Сейчас рассуждают про разгон трехсотлетней Академии наук. Но реальный формат Академии наук СССР сложился в тридцатые годы, и она просуществовала до девяностых. Я в 1991 году работал во Франции, и во время путча приезжал вместе с семьей на каникулы. Помню, купил газету «Совершенно секретно». И там была статья Максима Франка-Каменецкого, в которой он объяснял, что той науки, которая была в СССР, больше не будет. Поскольку в СССР был принцип, что на всякий случай у нас должно быть все – а теперь будет только то, что востребовано. Это сразу отразилось на системе: была АН СССР – стала РАН. А потом – двадцать лет отрицательной селекции, когда чем человек талантливее, тем вероятнее, что он уйдет из системы. Это и привело к тому, что мы имеем сейчас.
И куда же делись эти люди, которые были востребованы в АН СССР, но не пригодились в РАН?
Уехали за границу или ушли в бизнес, например. А что они могут там сделать? Вот включил я как-то ОТР, а там сидели профессора из Пущина и еще какие-то люди, рассуждали про науку. И понял я, что они застряли головами в семидесятых, просто не понимают, как нынешняя наука устроена. Не говоря уже об откровенных глупостях, которые там звучали: директор института заявил, что опубликовать статью в хорошем журнале стоит два миллиона долларов. Да за такие деньги можно поставить целую лабораторию и долгие годы публиковать статьи.
Это можно принять как ваш аргумент в пользу того, что предложенная правительством реформа необходима?
Я не сказал, что нужно было поступить именно так; вывода я не сделал. Но оставлять ситуацию в прежнем виде можно было только в том случае, если у правительства вообще нет мотивации что-то получить от науки. А что именно надо делать – это уже другой вопрос.
И что бы вы могли предложить? Наверняка вы об этом думали?
Конечно, думал, но, может, и не скажу. Я и по поводу страны много думал, у нас же знаете как – каждый лучше всех знает, что надо сделать в стране... Смотрите, вы все время подталкиваете меня к тому, чтобы я выбирал между черным и белым. А жизнь не черно-белая. Даже если я дальтоник, там есть множество оттенков серого цвета.
Ну хорошо. Но ведь у нас кругом либеральная общественность, нельзя быть свободным от либеральной общественности. Вот приходят к вам коллеги и говорят: «Константин Игоревич, пойдем с флагами протестовать против развала науки в России». А вы им отвечаете: «Нет черного и белого. С одной стороны так, а с другой – этак». Ага, говорит общественность, Агладзе у нас враг всего живого и прогрессивного.
Мои друзья, с кем я общаюсь, – а у меня довольно много сейчас возникает совместных дел, в том числе с академическими институтами, – как-то не зовут меня под флагами ходить.
А вы бы пошли?
А это зависит от того, кто позовет и зачем. А потом, я ленивый. Вот вы все время вынуждаете меня сказать, что они там – те или другие – дураки и фигней маются. А я не хочу и не скажу так.
А они не маются? Например, те люди, которые несли по Ленинскому гроб с надписью «российская наука»?
Ну, пусть носят гроб. Это «вставляет», как говорит моя дочь в Америке. А я вот, как видите, здесь сижу. Занимаюсь тем, что знаю и умею. Кто-то тут уже обвинил меня в «теории малых дел» – есть такая теория. Понимаете, в чем дело: мы хотим, чтобы Физтех стал супервузом. Мы хотим приглашать сюда людей, признанных в мировой науке. Потому что за ними потянутся другие, возникнет среда. А вы предлагаете бороться за то, чтобы поддержать отечественного производителя – какого? Тут я принадлежу к четко очерченной группе, которая считает, что на выделенные деньги мы должны приглашать ведущих ученых из-за границы, а не подкармливать страдающие российские лаборатории.
То есть добить их?
Не добить. Просто мы выработаем единые входные критерии. И неважно, откуда вы. Из Черноголовки? Хорошо. Из Массачусетса? Просто замечательно.
Но вы же сами наверняка руководствовались какими-то мировоззренческими причинами, когда принимали решение вернуться из Японии в Россию, чтобы начать работать в Физтехе?
Такие решения всегда приходится принимать с учетом многих обстоятельств. В 2001 году, когда я работал в Штатах, меня приглашали на постоянную позицию в Чили и одновременно на временную позицию в Техас. Я все взвесил и выбрал Техас. По ряду причин. Одна из них состояла в том, что мне не хотелось собаку в Чили тащить. Мы везли из Москвы нашу собаку, это английский бульдог, очень милый. А когда я возвращался из Японии, главный мотив был не «вернуться в Россию», а «уехать из Японии».
Вам хочется, чтобы в России была великая наука?
Меня это не беспокоит. Я ни за футбольные команды не болею, ни за хоккейные, вот и здесь тоже. Мне важно, чтобы в России была нормальная жизнь, а будет ли это обеспечиваться через науку или через заимствование технологий, меня совершенно не волнует.
Не хотите спасать науку в стране?
А чем я, скажите пожалуйста, тут занимаюсь?
Текст - Алексей Алексенко, Журнал «Сноб», http://www.snob.ru/magazine/entry/67299?rp=lj
Академики настаивают: «Только самой науке должно принадлежать право и обязанность выяснять и осуществлять наилучшие формы научной организации страны и взаимоотношений между ней и государственной властью».
И тревожное предупреждение, и спасительный рецепт лишь на первый взгляд звучат злободневно: они взяты из записки академиков, поданной в Совнарком в 1920 году. Под «ненормальными условиями», надо полагать, подразумевался голод. Что касается «наилучших форм взаимоотношений» между академией и властью, акценты расставлены девять лет спустя, когда академики забаллотировали трех философов-марксистов, а власть ответила «Академическим делом» и отправила десятки ученых в лагеря и ссылку.
Не к тому мы об этом вспоминаем, чтобы порадоваться вегетарианским временам. Да и радоваться, возможно, рано: история с реформой РАН только набирает обороты. Мало кто верит, что все закончится хорошо. Тем более что по-настоящему «хорошо» с 1920 года так ни разу и не получилось.
С другой стороны, Академия наук остается в новейшей истории страны едва ли не единственным государственным институтом, внушающим публике хоть какие-то чувства, кроме иронии или раздражения: неслучайно академик Сахаров и академик Лихачев сохранили за собой в памяти людей только этот единственный титул. Этот сакральный статус, предупреждают некоторые, сейчас оказался под угрозой. Другие настаивают, что реформа необходима.
Динамика живых систем
Профессора МФТИ Константина Агладзе очень сложно упрекнуть в том, что его точка зрения сформировалась под влиянием личных интересов и политических компромиссов. Профессор Агладзе приехал в Долгопрудный один, оставив семью в Америке, и поселился в физтеховском общежитии. У профессора в академической среде, да и вообще в России, осталось не так уж много зацепок, разве что квартира в Пущине, сохранившаяся со времен работы в тамошнем академическом институте биофизики. Туда он иногда ездит на выходные.
Повод к возвращению в Россию возник в 2010 году, когда Агладзе стал победителем первого конкурса мегагрантов правительства России и открыл на Физтехе биофизическую лабораторию. Агладзе продолжает здесь заниматься тем, что начинал несколько лет назад в Японии, в Киотском университете: работает над созданием сердечной ткани из плюрипотентных клеток и моделирует распространение аритмии в искусственной сердечной мышце, за что получил в этом году премию «Сделано в России». За окном строится новый корпус, где разместится Центр живых систем – Агладзе назначен его директором.
Разумеется, Константин Игоревич имеет свое мнение о происходящем в РАН скандале. Хоть и не очень торопится это мнение обнародовать.
Ваш прогноз: к чему приведет предлагаемая реформа?
Я не занимаюсь предсказаниями. Я думаю, на коротких временах может произойти все что угодно, потому что тут большую роль играют личности. Китайцам, например, все время везло с такими личностями, а России не всегда везло. А на длительных временах обычно все получается справедливо, потому что народ большой, с культурой, образованием и научными традициями. И конечно, наука в России поднимется, это бесспорно.
Что для этого нужно сделать?
Знаете, почему я пришел работать в Физтех, а не в Институт теоретической и экспериментальной биофизики РАН, где трудился раньше? Потому что Физтех маленький, Физтех поворотливый, и если давать ему денег, то их надо меньше, чтобы что-то получилось.
Я специалист в сложных системах. Там есть такой известный факт, что нельзя сделать фазовый переход одновременно во всей системе, он всегда начинается с центров, и оттуда уже бежит волна. Если у вас есть какие-то средства, они всегда ограниченные. Один отдельно взятый институт, небольшой и относительно сильный, со славной историей, можно вытянуть из болота. А вот по всей стране – я пока не знаю, можно это или нет.
Но вот сейчас говорят о гибели академического наследия, о разорении намоленных гнезд академической науки, где традиция передавалась из поколения в поколение. Вам их не жаль?
Ну вот, например, Россия вступила в ВТО. А как же традиции российского колхозного строя?!
Традиции разные бывают. Наследие академической науки легко профукать и сложно восстановить.
Да что у нас только не профукано?! И почему это невозможно восстановить? Это же не пирамида египетская, которую поколения строят. В этом смысле Физтех – образец того, как это не поколениями делалось. И даже когда мы говорим о АН СССР, то ее традиции максимум шестьдесят лет. Сейчас рассуждают про разгон трехсотлетней Академии наук. Но реальный формат Академии наук СССР сложился в тридцатые годы, и она просуществовала до девяностых. Я в 1991 году работал во Франции, и во время путча приезжал вместе с семьей на каникулы. Помню, купил газету «Совершенно секретно». И там была статья Максима Франка-Каменецкого, в которой он объяснял, что той науки, которая была в СССР, больше не будет. Поскольку в СССР был принцип, что на всякий случай у нас должно быть все – а теперь будет только то, что востребовано. Это сразу отразилось на системе: была АН СССР – стала РАН. А потом – двадцать лет отрицательной селекции, когда чем человек талантливее, тем вероятнее, что он уйдет из системы. Это и привело к тому, что мы имеем сейчас.
И куда же делись эти люди, которые были востребованы в АН СССР, но не пригодились в РАН?
Уехали за границу или ушли в бизнес, например. А что они могут там сделать? Вот включил я как-то ОТР, а там сидели профессора из Пущина и еще какие-то люди, рассуждали про науку. И понял я, что они застряли головами в семидесятых, просто не понимают, как нынешняя наука устроена. Не говоря уже об откровенных глупостях, которые там звучали: директор института заявил, что опубликовать статью в хорошем журнале стоит два миллиона долларов. Да за такие деньги можно поставить целую лабораторию и долгие годы публиковать статьи.
Это можно принять как ваш аргумент в пользу того, что предложенная правительством реформа необходима?
Я не сказал, что нужно было поступить именно так; вывода я не сделал. Но оставлять ситуацию в прежнем виде можно было только в том случае, если у правительства вообще нет мотивации что-то получить от науки. А что именно надо делать – это уже другой вопрос.
И что бы вы могли предложить? Наверняка вы об этом думали?
Конечно, думал, но, может, и не скажу. Я и по поводу страны много думал, у нас же знаете как – каждый лучше всех знает, что надо сделать в стране... Смотрите, вы все время подталкиваете меня к тому, чтобы я выбирал между черным и белым. А жизнь не черно-белая. Даже если я дальтоник, там есть множество оттенков серого цвета.
Ну хорошо. Но ведь у нас кругом либеральная общественность, нельзя быть свободным от либеральной общественности. Вот приходят к вам коллеги и говорят: «Константин Игоревич, пойдем с флагами протестовать против развала науки в России». А вы им отвечаете: «Нет черного и белого. С одной стороны так, а с другой – этак». Ага, говорит общественность, Агладзе у нас враг всего живого и прогрессивного.
Мои друзья, с кем я общаюсь, – а у меня довольно много сейчас возникает совместных дел, в том числе с академическими институтами, – как-то не зовут меня под флагами ходить.
А вы бы пошли?
А это зависит от того, кто позовет и зачем. А потом, я ленивый. Вот вы все время вынуждаете меня сказать, что они там – те или другие – дураки и фигней маются. А я не хочу и не скажу так.
А они не маются? Например, те люди, которые несли по Ленинскому гроб с надписью «российская наука»?
Ну, пусть носят гроб. Это «вставляет», как говорит моя дочь в Америке. А я вот, как видите, здесь сижу. Занимаюсь тем, что знаю и умею. Кто-то тут уже обвинил меня в «теории малых дел» – есть такая теория. Понимаете, в чем дело: мы хотим, чтобы Физтех стал супервузом. Мы хотим приглашать сюда людей, признанных в мировой науке. Потому что за ними потянутся другие, возникнет среда. А вы предлагаете бороться за то, чтобы поддержать отечественного производителя – какого? Тут я принадлежу к четко очерченной группе, которая считает, что на выделенные деньги мы должны приглашать ведущих ученых из-за границы, а не подкармливать страдающие российские лаборатории.
То есть добить их?
Не добить. Просто мы выработаем единые входные критерии. И неважно, откуда вы. Из Черноголовки? Хорошо. Из Массачусетса? Просто замечательно.
Но вы же сами наверняка руководствовались какими-то мировоззренческими причинами, когда принимали решение вернуться из Японии в Россию, чтобы начать работать в Физтехе?
Такие решения всегда приходится принимать с учетом многих обстоятельств. В 2001 году, когда я работал в Штатах, меня приглашали на постоянную позицию в Чили и одновременно на временную позицию в Техас. Я все взвесил и выбрал Техас. По ряду причин. Одна из них состояла в том, что мне не хотелось собаку в Чили тащить. Мы везли из Москвы нашу собаку, это английский бульдог, очень милый. А когда я возвращался из Японии, главный мотив был не «вернуться в Россию», а «уехать из Японии».
Вам хочется, чтобы в России была великая наука?
Меня это не беспокоит. Я ни за футбольные команды не болею, ни за хоккейные, вот и здесь тоже. Мне важно, чтобы в России была нормальная жизнь, а будет ли это обеспечиваться через науку или через заимствование технологий, меня совершенно не волнует.
Не хотите спасать науку в стране?
А чем я, скажите пожалуйста, тут занимаюсь?
Текст - Алексей Алексенко, Журнал «Сноб», http://www.snob.ru/magazine/entry/67299?rp=lj
