Выпускники Института русского языка имени Пушкина действуют и добиваются успеха в самых разных сферах. К 55-летию Института, которое отмечается в этом году, пресс-служба вуза берет интервью у выпускников разных лет.
Француженка Сесиль Рог – дама в Москве известная. Живет в России давно, замужем за русским, двое детей. Занималась туристическим бизнесом, проводит разнообразные мероприятия, создала школу «Искусство жить по-французски». При этом Сесиль – активный популяризатор русского языка и культуры. Когда слышишь, как мадам Рог говорит по-русски, то появляется гордость и за нее, и за русский язык. Значит, это возможно: так точно улавливать интонации чужого языка, так уместно использовать эпитеты, синонимы. Речь Сесиль плавна, разнообразна, метафорична. Брать у нее интервью было удовольствием.
– Чем вы занимаетесь сейчас?
Я долго занималась туризмом, отправляла русских во Францию. Понятно, что сейчас туризм умер в том виде, в котором мы знали его и когда возродится – не совсем понятно. Пандемия дала шанс задуматься и, наконец, поменять немножко направление деятельности. Давно хотела это сделать, но когда у тебя нет такого «волшебного пинка», то ты особо не стараешься. Сейчас я занята тем, что применяю в России свой громадный опыт и знание туристического рынка Франции. Оказываю консалтинговые услуги людям, желающим открывать здесь отели, желающих понять, что им нужно сделать с конкретным участком, зданием, как превратить свои идеи в жизнь, как организовать сервис, создать дизайн, концепцию отеля. Стараюсь внести свой скромный вклад в развитие российской туристической инфраструктуры.
– Свою школу «Искусство жить по-французски» вы продолжаете, она жива?
– Да, мы продолжаем. На самом деле, какое-то время она была не совсем жива, а потом, когда закрыли границы и все очень соскучились по Франции, мы активно стали предлагать французские мероприятия здесь. Поэтому да, мероприятия в школе есть. Школа – это такое... Иногда спрашивают: какие занятия, расписание. У нас нет жесткого расписания. У нас просто мероприятия, на которых мы делимся искусством жить по-французски, открываем для русских не очень известные или известные стороны «Арт де вивр». Это гастрономия экстракласса, дегустации вин – мы делали очень много дегустаций в 2021 году, творческие вечера.
Я также много ездила по России с русскими клиентами школы и экскурсантами, убедилась, что они не знают России, что ее можно всегда открывать с нестандартной точки зрения, стараясь показывать все прекрасное, что здесь есть. В регионах – в Плесе, Вологде, Нижнем Новгороде – очень много людей, которые делают какие-то маленькие проекты в туристической сфере. Я очень люблю ездить к ним в гости.
– Хочется послушать, с чего все начиналось, как и чему вы учились в Институте Пушкина. Как вы попали в институт?
– Я знаю, что и в посольстве есть люди, которые учились в Институте Пушкина. Но, к сожалению, их статус не позволяет дать вам интервью. Я спрашивала, но сказали: «Увы, мы не можем делать это гласно, но очень тепло вспоминаем и любим очень сильно».
Я учу русский язык с 10 лет. Вся моя жизнь связана с этим языком и культурой. Когда я, будучи студенткой Института восточных языков и цивилизаций в Париже, подрабатывала в аэропорту, то познакомилась с представителем ассоциации Франция-СССР, который предложил мне подать кандидатуру на стипендию, чтобы приехать в Москву и учиться как раз в Институте Пушкина.
Это сейчас у университетов есть связи с университетами других стран. Очень просто попасть на стажировку или по обмену в Россию. Тогда, в 1991 году, ничего не было, поэтому я очень хотела приехать в Россию учиться, тогда еще СССР был. Мне предложили обучение на 4 месяца. Я подала документы, приняли мою кандидатуру.
В августе 1991 года мне сказали, что ситуация очень сложная и стипендии не будет. Я очень расстроилась, а потом в сентябре мне перезвонили: «Вы знаете, мы нашли деньги, есть возможность вас отправить. Если согласны, то через 2 недели вы стартуете». Так я попала в Институт Пушкина, 18 сентября приехала в Москву на поезде. В декабре продлила себе стипендию и осталась до июня, то есть тогда я провела здесь 9 месяцев.
Это был очень мутный 1991-й. Нам перестали платить стипендии на второй месяц – мы один раз ее получили, а потом уже нет. Но нас не выгоняли, мы жили в общежитии и были очень рады и этому.
Нам давали интересно литературу, очень хорошо ставили произношение, очень хорошо учили грамматике.
Я обожаю великие советские фильмы, пересматривала сотни раз. Мой любимейший – «Служебный роман», а также «Вокзал для двоих», «Джентльмены удачи», «Покровские ворота», «Мы из джаза», «12 стульев». Конечно, правильные интонации, выражения, отсутствие акцента – много оттуда черпала.
Хорошие преподаватели, но тогда в 91 году они были явно шокированы тем, что происходит (распад СССР, путч). С 2 января 1992 года, когда разрешили свободную торговлю, атмосфера изменилась. Все это происходило на моих глазах!
Это был очень тяжелый год, переломный. Но у меня была валюта, я была молодая и обязательств никаких, а вот русским друзьям, с которыми я познакомилась, было тяжело. Но диплом я получила исправно, и мне очень понравилось быть в центре событий.
– Вы собирались продолжить свою карьеру в языкознании?
– Я уже училась во французском Институте восточных языков и цивилизаций на кафедре русского языка и английского. Рассматривала поездку в Россию чисто как стажировку, как возможность глубже изучить язык, но у меня не было желания оканчивать аспирантуру. Мне нравилось, что в Институте Пушкина я научилась жизни. Там были русские, которые как раз учились на педагога РКИ (русский как иностранный), было много аспирантов на разных этажах. Это фантастическое место, где люди со всего мира. Нам, французам, непривычно общаться с людьми из таких стран как Иран, Йемен, Монголия. В эти страны Франция не пускает, и тогда не пускали. В Институте Пушкина геополитика открылась совсем с другой точки зрения.
В июне 1992 года я поехала назад во Францию, и благодаря своим знаниям русского языка, приобретенным в Институте Пушкина, попала в родной Аэрофлот. Это был большой толчок в понимании того, что русский язык — это мой язык, и я хочу на нем разговаривать, работать на нем. Я человек деятельный и просто учиться я не хотела. Защитить диссертацию по Пушкину – не мое совсем. И я поняла, что хочу жить в России.
– Вы сказали, что учите русский язык с 10 лет. Почему именно русский?
– Да, мои родители преподаватели литературы, древнегреческого и латыни.
Я самая старшая из трех детей, и именно на мне поставили этот эксперимент – не пойти на изучение английского как первого языка в школе. У нас все учат английский. Но у меня родители сказали, что английский я и так выучу, надо что-то посложнее. Был доступен русский. Родители очень любят русскую литературу – Толстого, Достоевского (номер один во Франции) и Гоголя. Все прекрасно – учи русский. Это было очень экстравагантно.
Я жила в маленьком провинциальном городе, где удивительно, что был русский язык как первый язык. Сейчас его уже нет, к сожалению, сейчас он только третий язык. Тогда был – и все мои родственники, друзья очень удивлялись, почему так я выбрала. Причем мои братья оба пошли по очень стандартному пути: они сначала учили английский, потом испанский. Почему так случилось со мной – я не знаю.
– То есть вы изучали русский язык в школе, а кроме вас в классе кто-то еще изучал русский?
– Да, нас было 16 человек. У кого-то родители были коммунистами. Есть смешное воспоминание, как чей-то папа ходил в сандалиях и носочках. Это меня очень потрясло, что коммунисты ходят в сандалиях и носочках, такой неожиданный штрих. И у них была русская «Жигули» красного цвета. Они были единственными во всем городе, такие идейные товарищи. Вообще ни у кого не было русских корней в группе, и почему они все учили русский язык – я не знаю. Потом никто не продолжил изучать русский, только я. Это определило всю мою жизнь, и я всегда удивляюсь том, что насколько ранний выбор может менять потом судьбу.
– Пушкин вам не был известен на том, школьном этапе, когда вы учили русский?
– Я очень долго думала над этим. Пушкина у нас знают как автора «Капитанской дочки», чуть-чуть «Евгения Онегина», и то потому, что опера известна во Франции больше поэмы. Это очень сложно – перевести поэзию. Мне кажется, что хороших переводов Пушкина как поэта, наверное, не было. Мои родители очень начитанные, но Пушкина открыли только вместе со мной. То есть они про него очень мало знали. А то, что здесь Пушкин – «наше все», во Франции никто даже не подозревает, и это интересно. Есть очень интересный французский переводчик Андре Маркович. У него мама русская, и он 20 лет переводил Евгения Онегина на французский язык. И он признан самым лучшим. У меня есть аудиокниги, я их слушала. Это, конечно, потрясающе, как он передал ритм. Это говорит о том, что Пушкина не знают так широко, потому что не было достойных переводов. Хотя знают Блока, про Лермонтова слышали.
Знаете, когда приехала в Россию, и все друзья: «Александр Сергеевич, Александр Сергеевич», и я думаю: «Кто это? Член семьи какой-то?». А только через какое-то время я поняла, что это Пушкин, что все его зовут «Александр Сергеевич». Для меня было большое открытие.
Ведь Франция тоже литературная страна, но у нас нет такого, никто не говорит «наш Виктор» о Гюго.
– Еще одна тема, близкая Институту Пушкина, я подозреваю, очень близка и вам как маме двоих детей в смешанной русско-французской семье. Институт разрабатывает методики обучения детей-билингвов, проводит тестирования, исследования. Когда вы воспитывали своих детей, как вы выбирали стратегию обучения? Какие книги читали детям? На каком языке? Как вы строили образование на самом раннем этапе?
– Для меня это очень важный вопрос. Во-первых, я филолог, поэтому для меня слово как таковое очень важно. Я люблю писать и очень привередлива к грамматике. Для меня было сразу понятно, что с детьми я буду говорить только по-французски. Папа говорил только по-русски, плюс с нами еще няня была русская. У меня была всегда цель, чтобы дети говорили абсолютно одинаково хорошо и грамотно на обоих языках и чувствовали себя очень комфортно в культуре, а не только в языке. Иногда я смотрю, как маленьких русских детей отправляют с двух лет на китайский, потом на английский, потом еще куда-то. Они, может, хорошо выучат эти языки, но они вообще не имеют понятия о культуре, о кодах того языка, на котором они говорят. А это очень важно! Когда мой ребенок во Франции, надо, чтобы он понимал, чего ждать от французов, знал, что они будут себя вести так-то и так-то. И что он должен себя вести так и так, потому что так делается в этом обществе. То же самое, когда дети в России. Мне нужно, чтобы мои дети были не только билингвальны, но еще и бикультурны.
Я их сразу отдала во французский детский сад, потому что есть такая статистика, что если дети в одной семье говорят на двух языках, то один язык очень сильно превалирует. А второй они слышат только в речи одного члена семьи и больше нигде, и второй язык теряется.
У нас в семье больше говорили по-русски. А я все-таки мама, у нас французский родной язык – «langue maternelle», буквально «материнский язык». И для меня очень важно, чтобы у них было французское окружение. Когда французы-экспаты приезжают сюда, они всех детей отдают в русский детский сад, а уже потом во французскую школу. Я отдала детей сразу во французский детский сад, хотела, чтобы у них сразу было побольше французского. Все книги я читала на французском: про динозавров, пиратов, сказки Перро. Мультики тогда еще на CD-дисках привозила на французском. Каждое лето они ездили к бабушке и дедушке с очень раннего возраста, как минимум месяц проводили во французской среде. В результате они сейчас свободные и прекрасные на всех языках. Единственное – у них, может, словарный запас немножко хромает по-русски, не хватает немножко, потому что вся учеба была на французском и большой круг общения во французской школе. Там очень много национальностей. Они все общаются на французском. Мне удалось вырастить двух маленьких французов в Москве, при этом всю жизнь они жили здесь. Мне очень печально, когда русские девушки выходят замуж, живут во Франции с французским мужем, говорят с ребенком по-русски, но все равно дети очень слабо свой родной язык знают. Мне кажется, это большой дар, большая возможность и шанс впитать русский язык с молоком матери, а не потом зубрить его в школах.
Действительно, дети-билингвы позже заговаривают. Мои дети до двух лет вообще ничего не говорили. Но зато они сразу на двух языках реагируют. На французском или русском попросить их что-то сделать – они сделают. И у них гимнастика мозгов очень хорошо поставлена. Они быстро соображают и переключаются с одного на другой язык и назад. Это прямо видно, особенно когда они маленькие. Их даже жалко, как они старательно пытаются сообразить – с кем на каком языке говорить и как это все перевести. Иногда они обороты переводят с одного языка в другой – тоже заметно. Зато потом другие языки учатся вообще без проблем. Мне кажется, неважно, где ты живешь, но если у родителей разные языки, то ты должен знать оба обязательно.
– Вы можете отметить какие-то моменты разницы русской среды и французской?
– Самое главное, что бросается в глаза: французских детей с малых лет, как только они идут в детский сад в три года, учат самостоятельности. Самое главное слово во французском воспитании – это самостоятельность. Они сами одеваются, сами что-то делают, и никто им завязывать шнурки не будет. Французские маленькие дети намного более самостоятельные, чем русские. Видишь, как русская мама одевает «девушку» восьми лет – удивляешься. Во Франции это совершенно немыслимо, всегда хочется подойти и сказать: «Дайте сделать это ребенку самому». Французам никому в голову не придет одевать ребенка: если у него есть руки, он может все надеть-завязать сам, причем с очень маленьких лет. Это раз. И два – здесь, в России, все-таки считается, что ребенок должен быть занят всегда. Кружки и все такое. У нас более легкое отношение к детям – может на два кружка в неделю ребенок походит, но не более. Чтобы как русские дети – каждый день танцы, музыка, рисование, театр и т.д. – у нас такого нет. Таких музыкальных школ, как у вас, тоже нет. С одной стороны, это хорошо для ребенка, с другой – понятно, почему у вас великие музыканты, спортсмены. Потому что если уж чем-то заниматься, то ты или Моцарт или никто. Середины нет. У нас такого нет, поэтому может у нас не такие достижения. Мне кажется, что, когда очень высокие требования, упускается, что дети есть дети. Им нужно время помечтать, заняться своими делами, не обязательно все время их чем-то специально занимать. Ребенок — это маленькая личность. У него есть свой мир, у него есть своя комната, его там никто не трогает. Если он скучает, то это, во-первых, развивает предприимчивость, он начинает что-то придумывать сам. А когда ты занимаешь детей все время и работаешь, по сути, аниматором, то это кажется мне неправильным ни для ребенка, ни для родителей. У нас все-таки больше уважение, а не навязывание. Кажется, здесь в России взрослые очень много навязывают детям свои незакрытые гештальты. Во Франции такое есть тоже, естественно, но не так ярко.
– Языки меняются, сейчас говорят очень много о заимствованиях, об англицизмах. Насколько французы воспринимают это как проблему? Как яростно борются с ней? Или большой язык переживет все проблемы?
– Я считаю, что надо бороться. В русском языке есть прекрасные русские слова, которые заменяют «менеджментом» и еще чем-то таким, хотя есть русские эквиваленты и можно было использовать их.
Во Франции, я считаю, есть какое-то преклонение перед английским. Особенно в модных женских журналах постоянно сыплют английскими словами совсем невпопад. Или в рекламе. Например, французская реклама «Mercedes days», и перевод тут же как положено по закону. Почему бы сразу не написать по-французски?
Мне очень нравится позиция Квебека, который говорит по-французски и борется с влиянием англо-сакского мира, который его окружает. Они часто находят варианты, приспосабливают французские слова под новые явления. В русском сейчас есть глагол «чатиться» от английского «chat». Франкоговорящие канадцы взяли французские слова «клавиши» – clavier и «болтать» – bavardage и придумали «clavardage». Это очень смешно, умиляет, и сразу понятно, о чем идет речь. Это очень по-французски – такой подход мне нравится. А когда просто калька – это плохо. Стало модным «team» – ну есть же «команда» в русском, есть «equipe» во французском. Не обязательно говорить «тим» или «стаф» – персонал. Иногда есть понятия, которые сложно перевести в любом языке. Но, в основном, люди используют английские словечки, чтобы казаться круче. А я считаю, что можно было придумать французские или русские эквиваленты с юмором – было бы очень мило. И весь мир бы взял бы пример. Я не люблю англицизмы.
– Общаясь в двух средах, вы чувствуете разницу в чувстве юмора российском и французском?
– Как бы сказать: мне нравится и тот, и тот. Французский юмор бывает очень черный. Французы владеют самоиронией, сарказмом. И мне лично это очень нравится, без этого жить сложно. Русское чувство юмора я тоже обожаю. Тоже самоирония с долей потери иллюзии. Когда случается какая-то ситуация, как бывает в России, люди способны шутить над этим. Были шутки про Брежнева, мы все помним. Русские анекдоты – они великолепны.
– Есть выражение, что английский язык – язык бизнеса, немецкий – язык техники, французский – дипломатии. А русский – язык чего?
– Русский язык – очень красивый язык. Русский язык – это литература, русский – язык чувств и очень тонких описаний. Я очень люблю Толстого, «Анну Каренину» перечитывала много раз. Русский, я бы сказала, язык литературы. Почему сложно говорить по-русски? Потому что очень богатый язык. По-английски всегда можно изъясняться коротко, на русском столько разных всяких нюансов, форм, глаголов, слова, приставки, обороты. Нет четкого порядка слов в предложении. У нас все же четко. У нас «он пошел на рынок» и не «на рынок пошел он». Это невозможно по-французски, очень жесткий порядок слов. А по-русски в зависимости от того, как ты будешь переставлять слова, то смысл может меняться кардинально, или не очень, могут появиться нюансы. Мне кажется, это очень богатый язык для прекрасного изложения описаний, чувств романов, литературный язык.
