Священник Андрей Мнацаганов является представителем «периода филиалов» в истории ПСТГУ: в 2006–2008 годах он учился на заочном отделении ПСТГУ в Ростовском центре дистанционного обучения. Чем запомнились отцу Андрею годы учебы, трудно ли быть тюремным священником и что такое для священника «выгорание» – читайте в новом интервью.
Отец Андрей в настоящее время является настоятелем храма Святых Царственных Страстотерпцев в поселке Красный Сад Азовского района. В молодости он увлекался альпинизмом и дайвингом, в 1990-е годы имел свое коммерческое дело, но в 2007 году оставил все ради пастырского и тюремного служения. Более десяти лет отец Андрей окормляет заключенных храма святой великомученицы Анастасии Узорешительницы при колонии в г. Батайск Ростовской области. В своем собственном доме он организовал реабилитационный центр – Дом покаяния, милосердия и сострадания «Спас». В 2021 году фильм «Круги жизни Андрея Мнацаганова», рассказывающий о повседневной жизни священника, который помогает бывшим заключенным, стал финалистом Всероссийского телевизионного конкурса «ТЭФИ-Регион» и получил Гран-При телевизионного конкурса «Человек и Вера».
Но тюремное служение – это не единственная область попечения отца Андрея: много лет он ведет экологические и молодежные проекты, организует экспедиции в памятные места воинской славы. В конце 2021 года отец Андрей стал лауреатом конкурса «Общественное признание» благодаря двум своим проектам – «Приют милосердия» и «Огненные перевалы Кавказа – тропами Великой войны».
– Отец Андрей, богословское образование Вы получали уже будучи зрелым человеком. Что повлияло на Ваше решение пойти учиться?
– Однажды священник в храме, где я служил пономарем, после службы задал мне вопрос из догматики. На мой сегодняшний взгляд, вопрос был элементарный, но тогда ответа я не знал, и мне стало обидно. Я почувствовал, что то, что я знаю: как свечу подносить, с какой стороны с кадилом стоять, как Апостол читать – этого мало, надо иметь более глубокие знания. Сначала начал сам учиться, но понял, что этого недостаточно, и тогда я задумался о ПСТГУ. Надо сказать, на тот момент у нас с прохладцей относились к такому образованию: казалось, вот семинария – это да! В семинарии живешь, служишь, исполняешь послушания, и это все дисциплинирует тебя как священника. Но заочное обучение, организуемое нашим университетом, позволяло мне жить полноценной мирской жизнью: дом, семья, мой бизнес на тот момент – все оставалось при мне. Сейчас я уже понимаю, что знания, которые мы получили в ПСТГУ, может дать не каждая семинария.
– Ваши близкие с пониманием отнеслись к тому, что Вы решили учиться?
– Учеба в ПСТГУ была уже ступенью к священству, а вот воцерковление мое, которое началось задолго до этого, проходило не без трудностей.
У нас в семье только бабушка была верующая, хотя и невоцерковленная. А все остальные, глядя на меня, крутили пальцем у виска, решив, что я «с ума сошел», «немножко дурачок». Теща говорила: «Главное, чтобы не «гулял», а в церковь пускай ходит». Но постепенно отношение стало меняться, потому что меняться стал я. И я же менялся не к худшему, а к лучшему. А раз к лучшему, значит, это что-то правильное. Раньше какой у меня был образ жизни – не то, чтобы плохой, но обыкновенный, а тут появились какие-то правила, молитвы, самоограничение. И вот, все в моей семье за мной потянулись к вере.
С друзьями было сложнее, мы же друг друга с детства знаем. Сначала они смеялись, подкалывали. Однажды при мне кто-то идиоматически выразился, тогда я демонстративно встал и ушел. Не осуждал – просто ушел. И как-то, в конечном итоге, я своего добился. Сейчас, когда мы встречаемся, они уже четко знают, что можно, а что нельзя, какие разговоры о Церкви неприемлемы. Проблема в том, что, когда становишься священником, не все тебя воспринимают таковым. Перелом наступает тогда, когда ты своим примером показываешь, что достоин, чтобы старые друзья называли тебя «отцом Андреем».
– При каких обстоятельствах совершилось Ваше рукоположение?
– В дьякона меня рукоположили в 2007 году, на втором курсе ПСТГУ, спустя два года – в иереи. Но Господь явно приуготовлял меня к этому служению задолго до этого. Мысль о священстве посещала раньше, но тут же уходила. В 2005 году она стала вполне очерченной, подогретой духовником протоиереем Владимиром Удовенко, который говорил: «Надо, надо». Как выяснилось потом, еще мой первый духовник, к которому я пришел в 1990-м году, протоиерей Георгий Удовенко (отец священника Владимира Удовенко), рекомендовал меня рукоположить. Что-то, видимо, они увидели...
Так совпало, что на похороны отца Георгия приехал владыка Платон из Аргентины (в настоящее время митрополит Феодосийский и Керченский). Мы с ним вместе на могилке его брата, отца Георгия, устанавливали скамейки. Его простота и доступность меня тогда сильно впечатлили: часто ли бывает, когда с архиереем одной лопатой работаешь. Не было в нем никакой гордыни и дистанции: мол, вот я – епископ, а ты – мирянин. Сейчас я стараюсь подражать тому священноначалию, которое своей добротой к простым людям в свое время не оттолкнуло меня от Церкви.
– Каково это было – вновь оказаться на студенческой скамье?
– Честно говоря, я как мальчишка стал, сразу помолодел. Студенческая среда заряжает молодостью. В группе было 2–3 человека моего возраста, остальные все ребята двадцати лет. Конечно, в 18 и в 45 лет идти учиться – очень большая разница, тяжело заново поднимать многие предметы, тяжело после работы включаться в учебу. Но в то же время это было и большое удовольствие. Из преподавателей очень мне запомнился протоиерей Владислав Цыпин. Мы с ним потом пересекались уже по вопросам тюремного служения. Я не стал о себе напоминать – у него таких студентов, как я, много, но я его запомнил очень хорошо.
После третьего курса в связи с реорганизацией нам все же пришлось делать выбор, где доучиваться и сдавать итоговые экзамены – в Ростове-на-Дону в Южном федеральном университете или ехать в Москву, в ПСТГУ. Кто-то поехал, а я и еще несколько человек автоматом были переведены в ЮФУ, на исторический факультет, по направлению «Религиоведение» с потерей одного курса из-за разницы учебных планов. Но уровень знаний, которые мы получили в ПСТГУ, был настолько высоким, что в вопросах догматического богословия мы с преподавателями разговаривали на равных. В итоге занятия проходили в форме диалога: мы обсуждали те или иные религиозные проблемы. Порой не мы слушали лекции, а преподаватели нас слушали.
Честно скажу, не только все знания, которые я получил и которыми я сейчас пользуюсь, но даже форма и образ мышления, – это все приобретено благодаря ПСТГУ. В ЮФУ было уже светское образование. Впоследствии из нашей группы студентов, перешедших из ПСТГУ в ЮФУ, четверо стали священниками, один принял монашество, а половина девчат группы вышли замуж за священников, стали матушками.
– Какие отличия подходов в обучении в духовном и светском учебном заведениях были Вам особенно заметны?
– В ЮФУ мы встретились с совершенно иными преподавателями: после глубоко верующих профессоров ПСТГУ, преподавателей-священников было непривычно учиться у преподавателей светских. Но для нас, студентов, это было даже хорошо, мы почувствовали разницу, как преподаются богословские дисциплины воцерковленными людьми и невоцерковленными. Полезно было услышать и другую сторону: например, наш преподаватель по сектоведению был агностик, но он никогда этим не бравировал, предмет вел очень интересно.
Диплом светского вуза на тот момент дал мне полноценное право преподавать в школьных учреждениях. У нас был период в начале 2010-х годов, когда священников перестали допускать в школы, мотивируя это тем, что у них нет педагогического образования. Когда мне это однажды высказали, я спросил у руководства школы: «А у Вас какое образование?» Мне директор школы (или замдиректора) с гордостью говорит, что она окончила Ростовский педагогический университет. Я ей и отвечаю: «Так мы с Вами коллеги, я магистр Южного федерального университета». У нее глаза расширились. Тщеславие мое тогда было подогрето. Но это Господь, конечно, все управил.
– Как кажется, это характерно для современного секулярного общества – нежелание видеть человека в священном сане вне церковных стен.
– Можно и так сказать. Конечно, у светских чиновников есть некоторое непонимание. Например, мне приходится много общаться с сотрудниками ФСИН[1]. До сих пор наиболее частый вопрос с их стороны: «Зачем вы, попы, сюда ходите? На чем вы наживаетесь?». Для них невозможно себе представить, что человек может что-то делать бескорыстно, не беря, а, наоборот, вкладывая то, что имеет.
Конечно, должен заметить, что ко мне отношение все-таки за эти годы поменялось, не зря я столько лет занимаюсь правозащитной деятельностью. Постепенно стали понимать, что всё, что тут делаю, это во славу Божию. Если и есть какой-то прибыток, то только в плане исполнения заповедей Христовых – здесь приобретаешь духовную внутреннюю силу и на свою чашу весов добра полагаешь эти частички, которые для души насобирал в тюрьме.
– Можно ли назвать окормление заключенных Вашим основным служением?
–Должность, которую я занимаю – ответственный секретарь Отдела по тюремному служению Донской митрополии, обязывает меня к широкому кругу действия. В нашем храме святых Царственных страстотерпцев я служу в субботу и воскресенье, в праздники, а все остальное время отвожу тюремному служению. Там совершаю богослужение, служу молебны, так что получается, что главное дело – это служба церковная, самое главное – это Литургия, а, где она совершается – в тюрьме или у меня на приходе – это второстепенно.
– Для Вас нет разницы, кто стоит за Вами, когда Вы служите?
– Сейчас уже нет, но так было не всегда. Поначалу было страшно. Помню свою первую Литургию в храме Батайской колонии: начал я службу, а тут обыскные мероприятия. Не рассказать, что я пережил в тот момент: в храм вбежали сотрудники с собаками, всех подняли, но увидели меня и ретировались. Если помните, в фильме «Поп» был момент, когда идет пасхальный крестный ход, а вокруг стоят немцы с лающими овчарками. Вот примерно так себя чувствовал вначале.
Есть еще один важный момент: в тюрьме каются в таких вещах, которых не услышишь будучи обыкновенным приходским пастырем. В миру исповедь нередко «младенческая»: поел не то, посмотрел не туда. Исповедь в тюрьме совершенно особая – это действительное покаяние. При этом, как правило, настоящую исповедь от заключенных я слышу только через полтора–два года.
Поначалу мне нужно было время, чтобы прийти в себя после посещения колонии. Полчаса лежал в машине, сил набирался, каждый раз был выжат как лимон. Сейчас уже приспособился, таких сильных эмоций нет. Видимо, какие-то барьеры поставил для самосохранения, а, может, сердце уже огрубело.
– Ваши прихожане из числа заключенных – те, кто ходит в храм при колонии, – какие они?
– Все, кто ходит в храм, – они чистые, хорошие. Тюрьма – это такое чистилище для человека. Мы в миру более развращены: у нас телевидение, удобства, искушения, а там человек, как правило, всего этого лишен, покаяние – это всё, что у него есть. Когда заканчивается срок заключения, конечно, наступает момент истины. Уже по первому месяцу после освобождения человека можно сказать, сможет человек пойти дальше или превратится в изгоя, озлобится, замкнется в себе – в любом случае он будет потерян для общества. Из страха попасть в тюрьму он, может быть, и не будет больше совершать преступления, но внутреннего преображения не произойдет. Такие люди, вошедшие в состояние пике, требуют некоторой строгости, призыва к совести. Хорошо, когда удается достучаться, тогда они преображаются.
А есть такие бывшие заключенные, которые после выхода на свободу впитывают только хорошее – даже бывшие убийцы и насильники становятся папами, хорошими мужьями и продолжают уже нормальную, благочестивую жизнь. Таких не много, но, на мой взгляд, у всех есть надежда и всем, конечно, нужна поддержка.
– Эту поддержку им оказывает Ваш Дом милосердия «СПАС»?
– В 2013 году, когда мы задумывали центр помощи при Отделе по тюремному служению Донской епархии, было очевидно, что освободившиеся из колонии выходят в никуда, в какой-то вакуум, социальные связи у них, как правило, потеряны. А у меня остался от прежней жизни большой пустующий дом, 250 квадратных метров. Его мы и приспособили под реабилитационный центр. Конечно, не обошлось без трудностей, у нас были и воровство, и драки, и наркомания – через многое прошли, милиция не раз к нам приезжала. Но эти испытания только закаляют и показывают, что ты находишься на действительно правильном пути.
Моя задача как тюремного священника – изменить отношение общества к человеку, который вышел из места лишения свободы. Если мы его не примем, он станет для нас угрозой, он снова сядет, но уже за то, что сорвет цепочку и ударит по голове твоего близкого человека или тебя самого. Нельзя отталкивать этих людей, но нельзя поощрять и социальное иждивенчество.
– Что помогает социализации бывших заключенных? Что может удержать такого человека от прежних искушений и грехов?
– Обязательная составляющая социализации – это труд, и мы начинаем работать с заключенными в этом направлении уже в колонии: заключенный обращается к вере, ходит в храм, мы с ним беседуем, на воле подыскиваем ему дело по силам, и, когда он выходит из колонии, у него уже есть применение. Это может быть любая работа. Жить заключенные могут в нашем Доме милосердия, пока не встанут на ноги. Мы помогаем им в первые месяцы и не просим возвращать деньги, которые они у нас занимают на какие-то первые нужды. Единственный вид благодарности, которую ждем – чтобы они просто стали нормальными людьми, чтобы за них было не обидно, а наоборот, радостно.
Для освободившихся из колонии обязательно участие в Литургии каждое воскресенье. Молитва – это та духовная «подпитка», которая позволяет им жить.
– Были ли случаи, которым Вы отказывали людям в помощи?
– Терпение и христианское милосердие иногда должны быть до определенного момента, потом это может превратиться в поощрение иждивенчества и преступления. У нас есть один человек по кличке Итальянец. Он уже лет 12 на моих глазах и только при мне 8 раз садился за воровство. Каждый раз он освобождается и приходит к нам, каждый раз мы его принимаем в надежде, что он все-таки остановится. Последний раз он украл телефон у моего сына в храме. Был пьяный, зашел, взял, продал, пропил, потом каялся: «Батюшка, прости, я верну». Сейчас у него новый срок, и, когда он выйдет, мы его снова примем, но до тех пор, пока он опять что-нибудь не сотворит, не украдет у кого-нибудь пьяный. В нашем центре есть правило – никакого алкоголя. Если человек сорвался один раз, предупреждаю, на второй раз выгоняю, и все.
– Есть ли у Вас помощники в тюремном служении или эта область деятельности не для всех?
– Очень важно, что есть поддержка со стороны архиерея, что он может позвонить и сказать: «Батюшка, не волнуйся, все нормально, держи курс!» Кроме того, Господь посылает иногда хороших помощников. Я раньше думал, что бескорыстно помогать могут только церковные люди. Но когда начал заниматься тюремным служением, оказалось, что есть много сердобольных людей, которые готовы и хотят помогать.
Был не так давно забавный случай. В нашу тюрьму очень рвутся протестанты, потому что слово Христово «был в темнице, а вы не посетили Меня…» прямо жжет их изнутри. И вот они толпами ходят к начальству и просят их пустить в тюрьму для духовного окормления заключенных. Один генерал, которого они замучили своими требованиями, попросил меня помочь. Я подумал, и Господь меня вразумил. Я пришел на собрание пятидесятников и сказал, что могу походатайствовать перед начальством, чтобы их пустили в тюрьму. Но дальше сказал, что в Ростовской епархии (тогда еще не было митрополии) 320 храмов и из них всех выбрали меня одного для тюремного служения, вот и вам, пятидесятникам, нужно выбрать одного представителя, который сможет со мной ходить к заключенным. Но я знал, что они не смогут договориться! Их на этом собрании было больше 20 групп. Пятидесятники – это же общее понятие, а в реальности это множество общин и у каждой свой пастырь. В общем, после этого собрания они просто испарились и генерала оставили в покое, потому что ничего не смогли между собой решить.
– Прямо Соломоново решение! Вы сказали, что протестантов жжет изнутри слово Христа о посещении заключенных. Как раз хотелось задать вопрос на созвучную тему. В наши дни по отношению к разным профессиям стало модным говорить о «выгорании». На Ваш взгляд, «выгорают» ли священники?
– Люди напрасно думают, что выгорание – это воздействие какой-то внешней среды на человека. Выгорание – это обида на самого себя за малодушие, за какие-то внутренние нестроения, которые ты должен исправить. Мы же говорим о выгорании, а не нагорании. Это изнутри происходит. Ты что-то задумал не так или что-то хотел получить, но не получил.
У меня бывает, что опускаются руки, но это длится недолго, день-два. Внутри себя переживу и опять включаюсь в работу. Говорю себе: а ты хотел, чтобы все сразу стали добрые и хорошие, чтобы бандиты стали послушниками? Принимай то, что Господь тебе дает. Когда перестаешь пытаться понять, почему это происходит, а ставишь вопрос иначе – не почему, а для чего это тебе надо, то понятно, что всё, что служит спасению, не может идти гладко.
Но, возвращаясь к предыдущему вопросу, надо сказать, что и помощники нужны, и больше рассказов нужно о жизни и служении современных священников. В этом смысле очень рад, что вышел такой удачный фильм про мой опыт тюремного служения, и здесь не в тщеславии дело, а в том, что нужна помощь, а помощь может поступить только тогда, когда люди знают о том, чем ты занимаешься, про реализуемые тобой проекты – и про работу с заключенными, и экологические проекты, и касающийся военно-патриотического воспитания. Вечно жить на грантах невозможно.
Я знаю много священников, которые занимаются таким же делом, как и я. Может быть, не в том же объеме, но с полной душой, с полной силой.
– Отец Андрей, расскажите про Ваш молодежный проект «Огненные перевалы».
– Когда я начал служить в храме нашего поселка в 2009 году, он был почти пустой, молодежи не было совсем. А я раньше занимался альпинизмом, в горы ходил, поэтому решил это использовать и стал собирать детвору для экспедиции. Тогда этим ребятам было по 14 лет, сейчас у них уже семьи. В 2010 году все сложилось, и с тех пор мы почти каждый год ходим в горы. С того времени в наш храм потянулась молодежь.
Очень скоро походы переросли в проект «Огненные перевалы Кавказа – тропами Великой войны», мы стали получать поддержку сначала от конкурса «Православная инициатива», а потом от Фонда президентских грантов. За 8 лет проекта мы с ребятами прошли от Лагонаки, самого западного рубежа, до Баксанского ущелья, где были остановлены немецко-фашистские войска. Каждому походу предшествует основательная подготовка: от теоретических уроков по истории, географии района будущей экспедиции до практических занятий по ориентированию, основам альпинизма и оказанию первой медицинской помощи.
Молодежь сейчас испытывает очень сильное давление извне. Когда тебе отовсюду говорят, что ты лучший, что ты всего достоин, это тормозит твой внутренний рост. По сути это детей уничижает, не дает им развиваться внутренне. А когда они попадают в горах в плохую погоду, когда промокли до нитки и замерзли, то начинают иначе себя ощущать. И подвиг наших воинов в этих непростых условиях видится иначе, не по учебнику истории.
– Отец Андрей, Вы оставили бизнес ради священнического призвания, пошли учиться в зрелом возрасте, помогаете заключенным, от которых отворачиваются даже близкие – для всего этого нужно иметь большое мужество и, может быть, готовность к риску. Как думаете, доверие Богу предполагает готовность к риску?
– Рисков с моей стороны, серьезных и неоправданных, всегда было очень много, особенно по молодости, когда я занимался альпинизмом, дайвингом, спелеологией. Но с высоты прожитых лет, оглядываясь на все пройденное, понимаю, что Господь меня вел и помогал. Вспоминаешь, и дрожь берет, сколько раз мог упасть в горах, заблудиться в пещерах, погибнуть в шкуродере, когда через сифоны проныривал с аквалангами, но Господь хранил, дал выжить. Потом в страшное время 1990-х, в расцвет бандитизма, начал свой бизнес – кузнечное дело, потом строил дома в условиях кризиса и отсутствия денег, сам был и рабочим, и начальником, все время приходилось ходить «по лезвию битвы». Но я и тогда, еще до воцерковления, старался вести себя правильно, по совести.
Я всем говорю, что надо жить, «ничтоже сумняшеся»: старайся поступать по-христиански и Господь, видя твое сердце, твои стремления, даст тебе и цели верные, и возможности и сохранит тебя.
– Как бы Вы объяснили молодым людям, студентам нашего университета – в том числе тем, кто учится на социальных работников, зачем нужно помогать заключенным?
– Это же самое простое – ты помогаешь другим во спасение самого себя. После вечернего правила перед сном обычно задаю самому себе вопрос, что сегодня сделал для себя, а что для ближнего, для Бога? Мне кажется, надо каждый день себя об этом спрашивать. Наша последняя вечерняя молитва как раз содержит такое перечисление – что ты сделал плохого и что мог сделать хорошего. На основании этого уже можешь ориентироваться, зря прожил день или не зря.
Я так полагаю, что это наша внутренняя человеческая потребность, обязательная потребность -- кому-то помогать. Без этого просто нельзя, иначе превращаешься, как бы это сказать… в «неправильного» человека.
Беседовала Ксения Вячеславовна Белошеева
