После окончания факультета церковного пения ПСТГУ Юлия Белогубова поступила в аспирантуру по направлению «Искусствоведение» (профиль «Музыкальное искусство») и сейчас занимается изучением рукописных певческих сборников. Беседуем с Юлией о начале ее академического пути, о вдохновляющем примере родителей и любимых университетских педагогах.
За три тысячи километров от дома
Учиться в Москву я приехала из Ноябрьска (Ямало-Ненецкий автономный округ) совершенно спокойно. В нашей семье с детства было заведено, что каждый за что-то ответственен – прежде всего за себя и свои действия. Мама нам никогда портфели не складывала, делать уроки тоже никто не помогал, репетиторы у нас появились только в 11 классе. Но в Москве первые полгода была сильная тоска по дому: я привыкла, что в доме всегда куча народу, а тут должна готовить еду для себя одной, а не на семь человек, должна каждый день одна принимать какие-то решения. Было тяжело войти в ритм жизни: иногда стояла в метро, не зная, куда ехать, а люди, спотыкаясь об меня, возмущались. Но потом привыкла, и, когда приезжала домой, мне говорили: «Ты куда бежишь? Что ты за “энерджайзер” такой?»
Я тяжело переживаю московскую зиму: когда здесь – 20 °C, это как у нас – 40 °C. Северный сухой климат переношу проще, потому что там родилась, выросла, мне там родней. Но зато здесь, в Москве, впервые за свои 17 лет увидела, как весной цветут сирень и черемуха. У нас ведь тайга, природа не очень богатая: в основном невысокие сосны, березки и карликовые елочки растут.
Главные встречи
Мои родители родом из Калужской области: папа из Боровска, мама из Тарусы. Познакомились они в Калужском музыкальном училище, где мама училась на фортепианном отделении, а папа – на дирижерском. После окончания они решили податься на Север (у мамы, по-моему, там была родня), поехали «жизнь начинать». Папа отслужил в армии, и так получилось, что у него убили друга. Случившееся очень повлияло на папу, можно сказать, что тогда у него произошла встреча с Богом. Он все обдумал и решил, что хочет получить духовное образование. Поехали в Тобольск с мамой и дочкой, моей старшей сестрой. Там папа поступил на регентское, а через несколько месяцев и на пастырское отделение Тобольской православной духовной семинарии. Во время его обучения в семинарии я и родилась.
Мама долго была неверующая. Она как-то взялась читать апостола Иоанна Богослова, ничего не поняла. Через год взялась читать снова, и уже что-то для нее прояснилось. Мне нравится, что папа ни на чем не настаивал и никак на нее не давил – видимо, просто своим примером постепенно направил маму на путь поиска Бога.
Жить хором
После окончания папой семинарии родители вернулись в Ноябрьск, где по благословению владыки Димитрия, ректора Тобольской семинарии, папа создал православную гимназию. С большими трудностями создавал: не было ни помещений, ни кадров, ничего. Но как-то все обошлось, нашлись добрые люди, готовые работать за маленькую зарплату, иногда даже бесплатно, потом получили и все лицензии, и аккредитацию. Папа стал директором гимназии и руководил ею 14 лет, а мама организовала школьный хор. Мы пели на богослужениях, ездили на фестивали – наша хоровая жизнь была очень активной. Дети в нашей семье (а нас пятеро) – все поющие, все ходили в музыкальную школу, участвовали в церковной жизни и пели в храме. Любовь к хоровому пению у меня с детства, я вижу в нем большую силу – мне нравится эта общность, единодушие.
Из-за административного деления епархии маме с папой пришлось оставить гимназию, но четыре, а может, даже больше, полноценных выпуска состоялось. Я и две моих старших сестры тоже среди выпускников. Папу направили в село Нижняя Тавда в 80 км от Тюмени, сейчас он настоятель Свято-Троицкого храма, мама руководит церковным хором воскресной школы, но это уже другой уровень: в гимназии хор стоял в расписании уроков, а в воскресной школе ты никому ничего не должен – пропустил занятие, и «как с гуся вода». Мама горюет по этому поводу, она привыкла к железной дисциплине, хотя ей и здесь удается убедить детей ходить на занятия, такой она у меня человек.
О строгости к себе и другим
Папа и мама очень по-разному на нас влияли. Мама всегда проводила с нами разъяснительную работу, она человек строгий, точный и большой трудоголик. Ей и сейчас позвонишь, чтобы узнать, как прошел день, а она все еще в делах. Папа, добрый и милосердный человек, учил своим примером. Но оба воспитывали нас строго: бывало, за тройку кладешь по сто земных поклонов. Это приучило быть к себе очень требовательной, но у этого есть другая сторона, с которой приходится бороться. Долго себя оправдывала тем, что если я к себе отношусь строго, то и к другим могу быть требовательной. Однажды на видеозаписи службы с удивлением заметила, как в какой-то момент пения скривилась – отреагировала так на то, что кто-то сфальшивил рядом со мной. И меня это очень встревожило. Понимаю, что это нехорошо, и работаю над собой, чтобы не допускать такого отношения, что вот я такая вся из себя музыкант и из-за этого мне некомфортно на службе с кем-то петь.
Поступление в ПСТГУ
У нас в семье все дети очень разные, у всех разные профессии: одна сестра врач–терапевт, брат учится в Тобольской семинарии, другая сестра – лингвист, а я выбрала церковное пение и поступила в Свято-Тихоновский.
В школе какого-то четкого представления о будущей профессии у меня не было. Сестра Настя уже в 9 классе знала, что пойдет на медика, а я не знала точно, чем хочу заниматься. Как-то в нашу гимназию пришло уведомление об олимпиаде «Аксиос», которую проводит ПСТГУ. Мама нашла сайт университета, увидела, что тут есть регентское и дирижерское отделение. Вначале я думала идти в Тюменскую хоровую академию, но тут в приоритете оказалась возможность получить высшее образование в православном университете.
Мое поступление на факультет церковного пения – целая история. Я ведь поступала в высшее учебное заведение без среднего специального музыкального образования, окончив только музыкальную школу, где не проходят гармонию и многие другие предметы, которые дают базу для музыкального вуза, поэтому Владимир Константинович Любарский, заведующий кафедрой дирижирования, хотел меня отправить сначала в Хоровое училище. Кроме того, я выпускалась из музыкальной школы только с двумя произведениями, а при поступлении в ПСТГУ надо было представить три. Это произведение я учила самостоятельно, без педагога и сыграла ужасно. Владимир Константинович говорит: «Может, сначала в Хоровое училище пойдете?» – а у меня слезы на глазах, я ведь приехала высшее образование получать. Говорю, что нет, буду здесь на подготовительных курсах год учиться, но не пришлось – каким-то чудесным образом меня взяли. Но действительно было тяжело из-за этой гармонии, приходилось дотягиваться до уровня студентов, которые имели за плечами музыкальное училище или регентскую школу.
Под крылом наставников
Не скажу, что в детстве у меня была любовь к музыкальной школе, особенно не нравились уроки фортепиано. Но в Свято-Тихоновском я поняла, какую важную роль может сыграть в жизни талантливый учитель. Благодаря Людмиле Андреевне Фартусовой, педагогу по фортепиано, этот предмет стал для меня одним из любимых. Она одна из самых ярких преподавателей нашего факультета, очень темпераментная: если делает выговор, все вокруг летит, если хвалит, все плачут от счастья. Она мне очень многое дала.
То, что церковное музыкальное искусство – это мое, я поняла не сразу, а где-то на втором или третьем курсе. Но мою душу обучение на факультете затронуло сразу же. Я помню, как во время второго семестра на предмете «Общее регентование» Татьяна Ивановна Королева стала нас спрашивать, зачем мы пришли учиться в Свято-Тихоновский, что для нас церковное пение, знаем ли мы, что такое «канон» в церковном искусстве, чего мы хотим – набраться «всякой капусты» и спеть «покрасивее», чтобы показать свой прекрасный голос, послушать необычное сочетание аккордов в музыке разных композиторов или же возвыситься до собственного понимания и донесения до молящихся слов молитв и богослужебных текстов. Мы это обсуждали, и мне было очень интересно. Татьяна Ивановна каждое занятие давала нам пищу для размышлений, и эти размышления были для меня глотком свежего воздуха. Всю свою жизнь я иначе смотрела на церковную музыку, а теперь правду услышала и начала понимать, что, слава Богу, оказалась там, где нужно.
На нашем факультете обращаются к древним традициям церковного пения, начиная от знаменного распева, изучение которого необходимо для понимания истоков русского церковно-певческого искусства. Студенты ФЦП учатся понимать знаменную нотацию, петь по «крюкам». Избалованная благозвучностью гармонического пения, я, правда, больше люблю, когда звучит многоголосие. На факультете мы подробно изучаем древнее строчное многоголосие и партес – особые стили церковного пения, которые недалеко ушли от традиции знаменного распева. Но и наши «знаменные» факультетские службы я тоже очень люблю, какой-то в них дух особый.
Знаменный распев появился у нас с Крещением Руси – это первоначальный вид богослужебного пения, который существовал на Руси на протяжении нескольких веков. У распевщиков, которые занимались распеванием текстов и песнопений для богослужения, всегда во главу угла ставилось слово. Сама эта идея – петь слово, а не «подгонять» текст под красивую музыку, как это стали делать позднее, соответствует канону богослужебного пения. К сожалению, сейчас бывает так, что кто-то сочинит «красивенькую» музыку и идет петь в храм, потому что там хорошая акустика, потому что надоело петь обиход, или еще по каким-то причинам. Не побоюсь сказать, что такой подход к церковной музыке немалой части музыкантов на клиросах безответственен и, более того, недопустим. Непонятно, зачем нужно такое пение.
Обращение к традиционному церковному певческому творчеству не только правильно, но и необходимо. Когда человек уверовал и пришел в храм, его жизнь немыслима без обращения к Священному Писанию, к тому, что богодухновенно, к тому, что Церковь веками в себе хранила – у нас нет сомнений, что это единственно верный путь к богопознанию. Нельзя же прийти в храм и сказать: «У меня есть более подходящая версия того, как нужно жить церковной жизнью – можно больше не доверять Церковному Преданию, я могу предложить Церкви свое собственное прочтение Священного Писания». Такое трудно представить. Так почему же с церковным пением должно быть иначе?
«Обидно не петь на Светлой Седмице – тогда, когда этого особенно хочется»
Загруженность на факультете церковного пения, конечно, большая – каждый день поешь по несколько часов: на музыкальных предметах, на дирижировании и регентовании, плюс обязательные две службы в неделю. Певческая практика у нас была в храме Живоначальной Троицы в Вишняках. В самый загруженный день приходилось петь по 7 часов. В церковном пении, конечно, голосовая выносливость очень нужна, лично у меня ее нет. Чтобы голос садился именно от учебы, такого не было, но на больших праздничных службах случалось. В эти дни иначе все воспринимается, торжественнее, сложнее контролировать себя и можно пережать голос. Многое зависит от того, в каком хоровом коллективе ты поешь, ведь крикливая манера пения не только некомфортна для слуха, но и тяжела для голоса. Кроме того, есть особые службы: на обычных службах хор отдыхает, пока идет чтение, а например, на Светлой Седмице все поется – и пасхальный канон, и часы, и вся Литургия почти беспрерывно поется. Чтобы восстановить голос, надо несколько дней помолчать, и тогда просто заставляю себя не петь, но очень обидно, когда он пропадает на Светлой – тогда, когда этого особенно хочется.
Между регентом и певчим
В музыкальном образовании можно при желании, даже при отсутствии большого таланта, развить музыкальный слух и усовершенствовать навыки. У нас училась на факультете девочка с очень скромными музыкальными данными, но очень старательная. Ей нравилось учиться, пение и регентование она осваивала большим желанием, трудом и усидчивостью. За время учебы она профессионально очень выросла и на выпуске многое показала.
Кроме научной занятости и работы в нотной библиотеке я вела занятия по церковному пению для первых курсов направления «Социальная работа» богословского факультета. Сейчас занятия прекратились, но проводить с этими студентами службы я продолжаю. Иногда меня ставят регентовать в нашем Николо-Кузнецком храме, а обычно я пою на клиросе. Может быть, в силу моего характера петь мне проще и комфортнее, потому что у регента больше ответственности, ему нужно много всего продумать, без колебаний принимать мгновенные решения и иметь некоторую стрессоустойчивость. У меня, когда нет этой ответственности перед хором, даже голос по-другому звучит, лучше. Слушая записи, где я регентую, я замечаю эту певческую зажатость, ведь все мое внимание сосредоточено на том, какую книгу нужно сейчас поставить, как правильно показать хору, чтобы все поняли. Возможно, это дело практики, но петь мне нравится больше.
Петь для Бога, не «разливая» голос
Одна из задач, которую ставит наш факультет, – учить правильному исполнению церковных песнопений, чтобы доносить слово, для которого эта музыка была создана.
Духовное песнопение требует особого подхода. Здесь нельзя себе позволить что-то такое, что допустимо, когда исполняешь светское произведение. В красивом авторском сочинении – например, Павла Чеснокова – музыка сама «просится», но, когда я вижу, какой текст под нотами написан, понимаю, что он на ее фоне теряется, что хочется передать именно слово, и приходится себя осаживать. Как сдержаться, чтобы не «разлить» голос, показывая себя?.. Учусь этому до сих пор. Чисто технически – стараюсь петь меньше вибрато, более плавным ровным звуком, уделяя внимание дикции и самому слову, и тогда все идет от сердца. Когда думаешь, о чем поешь, все иначе получается.
Когда началась пандемия и количество служб в Кузнецах сократилось, я стала дополнительно петь на клиросе в одном московском храме. Пел квартет, и я была одна на своей партии, что уже для меня непривычно: в университетских храмах поют большие коллективы, всегда можно вздохнуть, и за тебя кто-то допоет. А тут мне приходилось «вывозить» все на себе. Но главное, в этом храме для пения подбирались только авторские, очень сложные произведения, которые приходилось читать с листа. В плане репертуара я прямо мучилась, с моей строгой обиходной выучкой было тяжело всю эту новизну петь. Мне говорили: «Давай, нюанс какой-нибудь добавь» – крещендо или диминуэндо, погромче или потише. А мне хочется, чтобы было проще – ведь даже авторское произведение можно спеть иначе, без «раскрашивания». Да и не все сочинения современных композиторов, мне кажется, можно петь в храме. Мелодичные и эффектные духовные произведения для концертов людям нравятся, но все-таки для Бога надо петь по-другому – не так, как мы поем друг для друга.
Пение как миссионерство
Моя коллега по нотной библиотеке постоянно ездит с историческим факультетом ПСТГУ в миссионерские поездки. Территории в Удмуртии и Архангельской области большие, иногда труднодоступные. И вот, каждый год наши университетские батюшки и студенты отправляются в малюсенькие села, крестят, проводят беседы. Для многих жителей они уже стали друзьями. Студенты помогают в миссии, поют за богослужением, готовят концерты, где поют духовную музыку. В этот раз моей коллеге надо было дописывать диссертацию, и она предложила поехать мне. Так я оказалась в деревне Сюромошур.
Выступления студентов в миссионерских поездках всегда больше, чем просто концерты. Видно, что чистое духовное пение воздействует на человека. Особенно интересно было наблюдать, как местные жители реагируют на пение на других языках. Начинаешь исполнять на греческом «Христос Воскресе», и что-то у них в глазах появляется необычное. Музыку любят все, но духовное пение как-то особенно задевает, кто-то возьмет вдруг и заплачет. Для меня это удивительно, потому что с детства живу в этой музыке, она для меня естественна. Потом жители подходят, спрашивают, можно ли прийти завтра на службу и что мы там будем петь.
Музыка, которой доверяешь
Мне нравится классическое академическое пение. Бывает, что собираемся с друзьями и поем какую-то светскую музыку. Но эстрадную музыку петь уже не хочется, хотя в детстве мы часто пели ее или народные песни в эстрадной манере. А вот без церковной музыки я уже как без воздуха. Если неделю не пела в храме, мне уже неможется. Этой музыке моя душа доверяет. Я где-то слышала мысль о том, что любая земная музыка, даже классика – это путь в обход, а церковное пение – это прямой путь. Я это ощутила на себе и теперь в этом убеждена. Мне нравится, что в богослужебном пении нет места раскрытию своей индивидуальности, это приобщение к великому. Да и не только в церковном пении – во всем музыкальном творчестве надо жить по принципу «люби музыку в себе, а не себя в музыке».
