О том, почему жители Африки более живо и непосредственно воспринимают Священное Писание, чем современные европейцы, о личном пути к вере и о готовности к диалогу беседуем со старшим преподавателем кафедры библеистики Андреем Сергеевичем Небольсиным.

– Андрей Сергеевич, первый вопрос об «истоках». Вы выпускник и преподаватель ПСТГУ – как университет появился в Вашей жизни?

– Я об университете знал всегда, потому что здесь учился мой старший брат. Антон поступил в 1992 году, это был первый набор, который поступал уже не на курсы, а в новосозданный институт ПСТБИ. По его стопам пошел и я. В 1996 году я поступил на подготовительное отделение, а через год – уже в сам Институт. Я тогда и думать не думал, что останусь здесь преподавать. Более того, я даже не предполагал, что богословие станет моей профессией.

– Это неожиданно. Тогда что же привело Вас в ПСТБИ?

– Я точно знаю, что пришел в институт для того, чтобы веру подтвердить знаниями. Мне катастрофически не хватало квалификации, умения свою веру объяснить – прежде всего себе самому: во что я верю, почему я верю именно так, а не как-нибудь иначе?.. Для меня было очень важно сформулировать ответы на эти вопросы. Может быть, сказывалась специфика того времени: все-таки 1990-е годы были периодом очень активного духовного и творческого поиска не только для меня, но и для большинства моих современников. Для той эпохи очень характерны разговоры между людьми о вере – все о чем-то спрашивали, обсуждали, часто приходилось общаться на религиозные темы, пытаться дать ответы, а порой даже спорить. Иногда эти споры носили мирный характер, иногда – самый ожесточенный. Одни споры велись между верующими и атеистами, а также агностиками, другие споры шли между христианами и людьми, которые выбирали иудаизм, ислам или другие религии. Время было трудное, но интересное. Именно творческий поиск 1990-х годов, обилие насыщенных обсуждений заставили меня понять, что моя вера ничего не будет стоить без подтверждения знаниями, без умения найти серьезные и убедительные аргументы. Ради этого я поступил в институт и очень благодарен ему за полученные знания. А потом получилось так, что я остался тут преподавать и очень этому рад.

– Вы выросли в верующей семье или сами пришли к вере?

– Наша семья не была церковной, но у нас всегда был интерес к религиозной тематике. Папа и мама по профессии филологи-лингвисты, оба окончили филологический факультет МГУ. Понять русскую литературу без проникновения в ее православный контекст абсолютно невозможно. О нашей маме можно сказать, что она всегда была верующим человеком, хотя и не православным – она венгерка и до последних дней своей жизни оставалась в лоне Венгерской реформатской Церкви, хотя к Православию относилась с чрезвычайным уважением. К Православию был ближе наш папа: он не ходил в церковь, но связь с православной традицией черпал из прекрасного знания русской литературы. Он долгие годы работал в Институте мировой литературы Академии наук и, как профессиональный литературовед, с детства привил нам интерес к религиозной теме. Мы с Антоном еще были детьми, когда мама нам на венгерском языке читала Ветхий Завет, а папа на русском и церковнославянском читал Завет Новый. Это очень сильно повлияло на формирование нашего мировоззрения. Мы с детства понимали, что Россия и Православие – вещи неразделимые. Привитый родителями интерес к религии в конце 1980-х – начале 1990-х годов нашел у нас с Антоном выражение в том духовном поиске, который привел нас к реальной, действенной вере и к церковному образу жизни, хотя пришли мы к этому независимо друг от друга, каждый своим путем.

– Чем или может быть кем Вам запомнились годы учебы в ПСТГУ?

– Запомнилось все, потому что все было очень ярким. Самое интересное и яркое просто невозможно выделить, так как это было неким общим состоянием – у нас были чрезвычайно интересные преподаватели, к которым на занятия мы приходили, как на праздник. Я вспоминаю, как отец Николай Емельянов и отец Константин Польсков преподавали нам Новый Завет. Я очень многому от них научился и очень им обоим за это благодарен. То же самое могу сказать и о других своих преподавателях: помню, как Петр Юрьевич Малков проводил занятия по Литургическому преданию, как отец Валентин Асмус читал лекции по истории Церкви, а Андрей Викторович Вдовиченко – по патрологии. Помню, как отец Георгий Ореханов читал лекции по новейшей истории Русской Церкви: он вошел в мою память как человек совершенно уникальный, удивительный, незабываемый. Очень интересны были лекции по философии и основному богословию Виктора Петровича Леги. Это все оставило сильное впечатление и хорошо запомнилось. Очень жаль, что этот период в моей жизни закончился; я бы с огромным удовольствием стал «вечным студентом», чтобы каждый год ходить на эти занятия, слушать Новый Завет у отца Константина Польскова, основное богословие у Виктора Петровича Леги, дискутировать на семинарах по догматике у отца Олега Давыденкова. Добрая память остается, она не проходит.

– Когда Вы начали преподавать?

– Меня в 2002 году рекомендовал в качестве кандидата на преподавательский пост отец Георгий Ореханов. К преподаванию я приступил, окончив институт, в сентябре 2002 года.

– Скоро можно будет Вас поздравить с 20-летием педагогической деятельности! А каким, на Ваш взгляд, должен быть современный преподаватель ПСТГУ?

– На этот вопрос у меня всегда был ответ, и за эти 20 лет он не поменялся. Преподаватель должен быть контактным, не замыкаться, ни в коем случае не проповедовать свою дисциплину как некую книжную, схоластическую истину. Преподаватель должен быть абсолютно открытым аудитории, он должен ее чувствовать. Сейчас в университете учатся разные люди. На дневной форме обучения, в основном, молодежь – так называемое поколение гаджетов и социальных сетей, до них не всегда просто достучаться, так как нередко они находятся в каком-то своем мире, на своей волне. Заочники, с которыми я очень люблю работать, – это более взрослые, более опытные люди, чей путь в Церковь напоминает тот, которым прошли мы в 1990-е годы; может быть, поэтому с ними легче работать. Они более мотивированы, они уже умеют учиться, есть вещи, которым их не надо учить, а те, кто получил образование еще в советское время, имеют такую базу, что одолеть трудности нашего учебного процесса им гораздо проще. С молодыми же выйти на диалог тяжелее, и, если группа попадается замкнутая, необщительная, как бы «повернутая» внутрь самой себя, моя задача – их раскрыть. Я стараюсь дать им какой-то импульс, чтобы они заинтересовались, чтобы между нами состоялось общение. Диалог между преподавателем и студентами – это важная часть учебного процесса, без этого нет настоящего восприятия материала.

– Как кажется, Вы стараетесь быть открытым к диалогу не только в образовательном пространстве, но и в научном – уже несколько лет область Ваших научных интересов связана с такой экзотичной темой, как христианство в Африке. Как Вы вышли на Африку?

– Африка как предмет моих научных исследований началась в «Православной энциклопедии», поскольку я работал там в Отделе страноведения, религиоведения и протестантизма. Так получилось, что для статей по Африке южнее Сахары было очень трудно найти авторов. У нас еще со времен СССР осталось много африканистов и есть даже замечательный научно-исследовательский институт Африки при Академии наук, но религиозная составляющая даже для его специалистов являлась непростым моментом, поэтому писать о религиозной статистике, проводить религиоведческое исследование об африканских странах даже для сотрудников этого института было сложной задачей. Я пришел в «Православную энциклопедию» в период, когда там писались статьи на букву «В». Началось с того, что меня, как человека причастного к Венгрии, попросили написать статью про Православие в Венгрии: опыт показался очень интересным и полезным, и в результате мне предложили остаться работать в Энциклопедии. Так я оказался в Отделе страноведения, религиоведения и протестантизма под началом Инны Рафиковны Леоненковой, замечательного религиоведа, которой я очень многим обязан. Когда на букве «Г» начались африканские страны, идущие подряд, – Габон, Гамбия, Гана и другие, стало ясно, что работать над ними просто некому, и тогда я добровольно взялся их написать. Так Африка южнее Сахары попала в сферу моих научных исследований. В Энциклопедии эта тематическая область сама собой закрепилась за мной как за автором, так что статьи про все прочие африканские страны тоже писал я и продолжаю этим заниматься по сей день. Если у меня абсолютный цейтнот, то тогда я или отдаю написание этих статей коллегам из научно-исследовательского института Африки, или пишу статьи в соавторстве с кем-то из них, но обычно стараюсь писать их один и сам. Так вот, видя всё это, однажды Инна Рафиковна, которая всегда очень меня поддерживала и помогала мне, предложила мне сделать эту тему предметом своей научной деятельности. Мне эта ее идея понравилась, так как это давало возможность соединить две интересующие меня области – библеистику и Африку в научных исследованиях и подготовке диссертации. А библеистика в африканских странах, надо сказать, очень специфическая.

– Один из самых неожиданных моментов в Вашем рассказе – это добровольный вызов взяться за совершенно незнакомую в научном отношении тему….

– Да, это произошло добровольно и при этом как-то естественно. Сам для себя я объясняю это свое дерзновение мотивами, которые уходят в наше детство. Мы выросли в семье, где изначально был очень сильный интерес к познанию мира во всем его разнообразии и экзотике; это рождало чрезвычайную любовь к таким областям, как история, география, культурология. Это и сделало нас людьми с широким миросозерцанием. В первую очередь, это влияние нашего папы, Сергея Андреевича. Я уже сказал, что и папа, и мама учились в МГУ, на филологическом факультете. Там было очень много иностранных студентов, и наш папа, будучи полиглотом, любил общаться с иностранными студентами, которые учились в МГУ в то время, в том числе и с африканскими. У него было много друзей из разных стран, и он много нам в детстве рассказывал и про этих друзей, и про их страны, и про тот мир, из которого они прибыли: нам всё это было очень интересно. Эти рассказы, эта открытость внешнему миру, стремление к встрече с чем-то неизведанным и новым – всё это оставило у нас сильное впечатление и формировало наше мировоззрение. Сколько себя помню, у меня всегда был интерес к экзотическим, далеким странам и континентам, причем этот интерес естественным образом распространялся на самые разные сферы – культуру, историю, спорт и так далее. Этот интерес действительно шел из детства, а «Православная энциклопедия» дала импульс к тому, чтобы это нашло выражение в научной деятельности.

– Вы сказали, что африканская библеистика весьма специфическая. А в чем это выражается?

– Когда мы говорим о специфике африканской библеистики, то, прежде всего имеется в виду богословие инкультурации и герменевтика инкультурации как ее часть. Такой способ толкования Библии можно увидеть во всём так называемом «третьем мире», но в Африке он выражен наиболее ярко. Инкультурация – это когда толкование Библии подстраивается под внутренний мир читателя, когда сами читатели, являясь сообществом, воспринимающим текст, также формируют его значение. То есть для африканцев задача состоит не в том, чтобы проникнуть в изначальный смысл текста, а наоборот, они считают, что текст и благовестие должны быть заново переосмыслены в контексте их потребностей, они должны быть инкультутрированы в их реальность. В этом, с их точки зрения, смысл процесса интерпретации. Для независимых африканских Церквей (НАЦ), которые стали обильно возникать в 1920-х – 1930-х годах, это единственная форма взгляда на жизнь и на веру. Для африканцев Библия не может объясняться через какую-то европейскую парадигму толкования, тем более возникшую много столетий назад и не отражающую африканской жизни. Это они относят к наследию любой конфессии, которая появилась в Африке через европейских миссионеров, будь то разновидности Христианства с древней историей, или традиционный протестантизм, или более новые протестантские движения, возникшие в новейшее время; это же они относят и к попыткам толковать Библию посредством чисто научных и академических методов. Для африканцев не существует ни церковно-конфессиональной традиции, ни научного объяснения религии в отрыве от их реальности. Они толкуют Библию – в равной степени и Ветхий, и Новый Завет – исключительно через призму Африки и специфики жизни на Африканском континенте, исходя из того, что они видят и в чем живут.

– Видимо, именно это Вы имели в виду, когда однажды сказали, что «для Африки нет Библии абстрактной – для нее есть Библия лишь актуальная».

– Да, именно это. Понимаете, в Африке атеистов нет, африканец в принципе не может быть атеистом. Если в Европе атеизм постепенно стал главенствующей идеологией (к сожалению, в современной Европе это именно так), то для Африки это немыслимо. Африканец Бога видит во всем – в жизни, в природе, в себе, в других людях и их взаимоотношениях. Поэтому и Библию он воспринимает особым образом: для африканца Библия не абстрактный текст, не литературное произведение или юридический кодекс, это учебник жизни или даже больше – сама жизнь. В Европе был период, который условно можно назвать Средневековьем, когда Библия была источником взглядов на любую сферу жизни – социальную сферу, экономику, правовую систему, всю культуру, образование и науку. В этот период не было европейской культуры вне Церкви. Но Европа через этот период, через христианское мировоззрение, к сожалению, перешагнула и даже более того – она отреклась от религиозного осознания своего бытия, предала его забвению. Африканцы сейчас, наоборот, переживают период религиозного осмысления жизни, и думаю, что они будут переживать его долго, может быть, даже всегда. Это религиозное сознание владеет ими полностью. Взгляд их на Библию абсолютно простой и понятный. Все, что в их жизни происходит, они оценивают исключительно в библейских категориях. Они видят окружающий мир и воспринимают его, несомненно как творение Божие, они видят в нём Божие мирохранение и мироправление. Для них Библия – это то, что происходит вокруг них. Самое главное, что африканцы, толкуя Библию, не могут отвлечься от тяжелых воспоминаний колониальной эпохи. В этом они тоже видят перст Божий и считают, что это для них ключевая точка отсчета при восприятии Священного Писания. Воспоминания о колониализме рождают так называемую либеративную герменевтику, «герменевтику освобождения». Согласно такому взгляду африканцы проходят тот же путь, что и ветхозаветный Израиль: те, кто раньше были рабами, теперь освобождены, они теперь дети Божьи, и, став такими, они занимают особое место в Божьем промысле. По их мнению, Африка – земля Божья, африканцы – люди Божьи, за ними будущее: это так называемая «афроцентрическая герменевтика». В качестве другого примера можно сказать, что одна из насущных проблем Африки – борьба за права женщин. Она совершенно не похожа на европейский феминизм в Европе. Если в Европе это бессмысленный и беспощадный бунт женщин, желающих доказать, что они лучше мужчин, то в Африке ситуация совершенно другая. Абсолютная нерешенность женского вопроса, бесправие женщин и борьба за их права рождает так называемое «гендерное богословие» и герменевтику, которая этому богословию подчинена. Или вот еще пример: чрезвычайно тяжелая медицинская ситуация (в первую очередь я имею в виду такие распространенные в Африке болезни, как СПИД, болезнь Эбола, малярия) рождает «богословие исцеления» (Healing theology) – это богословие, которое направлено на объяснение массовой кончины людей от эпидемических болезней. Или, например, нерешенность социальных проблем рождает богословие, связанное с социальными вопросами, с самой идеей социальной справедливости, которая воспринимается в Африке совершенно иначе, чем в Европе. У африканцев на все свой взгляд, и это уникальное своеобразие богословия объясняется не тем, что у них какая-то особая система обучения, а тем, что у них отличающаяся уникальностью жизнь. Это особая система религиозных координат: африканский контекст состоит в горькой памяти наследия европейского колониализма, в борьбе с всепоглощающей бедностью, в борьбе за права женщин, в борьбе за предоставление людям медицинских услуг хотя бы на базовом уровне, в борьбе с инфекционными болезнями. Это очень специфический контекст, который нам, европейцам, не понять, а для них, африканцев, наоборот, непонятно, почему это непонятно нам. Для них это корень и сердцевина их прочтения Библии.

– При переводе Священного Писания на языки разных народов, как правило, учитываются менталитет, особенности жизни и мировосприятия той или иной народности. Как решалась эта задача при переводе Библии на языки африканских народов?

– Перевод – это тема более филологическая, нежели богословская и религиоведческая, поэтому лучше и интереснее на этот вопрос ответил бы филолог-африканист, но, не уходя в языковые тонкости, можно сказать, что с 1960-х годов делом перевода Библии на африканские языки занимаются сами африканцы. До этого, со второй половины XIX века, этими переводами занимались европейские миссионеры, но этих переводов было мало, и их едва ли можно считать удачными – они стремились к буквальной точности, но именно поэтому они не вошли в жизнь, как нечто общеупотребительное. Европейские миссионеры и переводчики совершенно не задумывались, понятен ли африканцу их буквальный перевод Писания, способен ли он воспринять его правильно, адекватно смыслу. Когда практически все африканские страны получили независимость, процессом перевода стали руководить сами африканские Церкви. Как раз с 1960-х годов начался массовый приезд африканских студентов на богословские факультеты европейских университетов, они получили необходимые филологические и лингвистические знания для создания новых переводов. Конечно, африканцы смотрят на переводы со своей точки зрения: они переводят Библию так, чтобы она отражала их собственные представления о религиозной жизни, чтобы она отражала их мир, их культурную и социальную среду. С этим процессом никто не пытается спорить или как-то ему противостоять, это явление совершенно естественное. Современное богословское сообщество даже поощряет этот процесс и не только в отношении Африки, но и в отношении других регионах третьего мира – в Латинской Америке, в южной и юго-восточной Азии, на различных малых островах Тихого океана.

– Есть ли сейчас в Африке племена, которым проповедь Священного Писания затруднительна из-за их закрытости?

– В Африке практически не осталось полностью закрытых племен. Они никого и ничего не стесняются, они совершенно открыто живут в окружающем мире. Даже те племена, которые не приняли христианство, а по-прежнему продолжают исповедовать языческие племенные культы, живут абсолютно открытой жизнью. Замкнутых и недосягаемых племен в Африке уже практически не осталось. Таковыми можно считать только некоторые племена бушменов и готтентотов на юго-востоке Намибии и в южной части Ботсваны в пустыне Калахари. Конечно, у них специфические условия жизни – у них первобытнообщинный строй жизни, не отличающийся от того, как их предки жили много столетий назад. Но они ни от кого не прячутся и ни к кому не проявляют агрессии (по крайней мере, первыми), как, допустим, индейцы в Амазонии, куда просто нельзя заходить, это опасно для жизни. В Африке такого нет – кто хочет, совершенно спокойно может прийти и поговорить с местными жителями. Несколько маленьких племен пигмеев живут в джунглях в Великом лесу Конго. Это труднодоступные регионы и пигмеи по-прежнему исповедуют свои племенные культы, но это крайне редкие случаи. В Кении, в полупустынной области саванн, живет племя масаи. Часть из них очень открыты, коммуникабельны и доступны, а часть племени более замкнута, не любит, когда кто-то их «дергает». Контакт с менее доступными устанавливается не напрямую, а через более общительную часть этих же масаев. Но в основном вся Африка южнее Сахары является средой, абсолютно открытой к восприятию любой новой информации. Поэтому даже если есть затруднения в проповеди, то это не из-за недоступности, а из-за других причин. Первая из них – это замкнутость в своих родоплеменных религиозных привычках и традициях, добровольное нежелание внять голосу проповеди. Первые регионы, которые приходят здесь в голову, это Того, Бенин: здесь очень сильны племенные культы и связанные с ними практики, магия, колдовство и прочее. В таких странах это препятствие непреодолимое.

– В конфессиональном плане что собой представляет современная Африка?

– В Африке конфессиональная карта чрезвычайно разнообразная. Здесь есть все направления христианства, при этом они соседствуют, с одной стороны, с исламом, с другой стороны – с традиционными племенными культами. Если говорить о христианстве по странам, то всегда доминирующей будет та конфессия, которая принесена страной-метрополией, например, много лютеран в тех странах, которые до Первой мировой войны были германскими колониями: Камерун, Танзания, Намибия. Кальвинистов много в первую очередь в ЮАР, там долго господствовали голландцы, а также в тех странах, куда прибывали проповедники из Шотландии. Англикан много в бывших английских колониях: Гана, Кения, Замбия, Зимбабве, опять же ЮАР, Нигерия и других. Католики распространены практически во всех странах южнее Сахары, но особенно много их там, где господствовали французы и португальцы: Габон, Конго, Ангола, Мозамбик. Эти церкви основывались за счет усилий колониальных администраций. Но позднее, уже в ХХ веке, началось массовое распространение миссионерами из США и Европы пятидесятнических, харизматических общин: богословие пятидесятничества оказалось африканцам очень понятным и близким.

Но самым уникальным явлением африканской конфессиональной жизни являются уже упоминавшиеся независимые африканские Церкви (НАЦ). Независимые афро-христианские религиозные движения начали зарождаться где-то в конце XIX века в качестве сопротивления «европейским», то есть миссионерским Церквам. Четкую структурную форму организованных Церквей они стали обретать где-то в 1920-е – 1930-е годы, а доминирующими в Африке они стали после 1960-х. Для этих Церквей характерна синкретичность, при этом некоторые из них более близки к традиционным европейским видам христианства, а другие, используя христианство лишь как внешний набор символов (Библия, Крест, определенная обрядность), вплотную примыкают к традиционным африканским верованиям. Богословие независимых африканских Церквей вбирает в себя, минуя любые европейские богословские схемы, весь мировоззренческий, культурологический, этнографический и фольклорный багаж африканских народов. У них могут быть такие литургические, обрядовые элементы, которые напрямую связаны с дохристианскими африканскими племенными культами. И никто не собирается от этого отказываться, представители независимых афро-христианских Церквей говорят, что для них это естественная форма религиозности. Причем характерно, что некоторые черты этих НАЦ переходят и в христианские общины, восходящие к традиционным христианским конфессиям: так, например, культ предков очень популярен у местных католиков, лютеран, баптистов, пятидесятников. Даже у этих групп есть толкования и молитвы, которые прямо восходят к культу предков. Характерно, что в наши дни ни в одной африканской церкви европейского миссионерского основания – ни в протестантской, ни у католиков – вы уже не встретите белого священника. Все кадры берутся из коренного местного населения, поэтому их проповедь воспринимается как нечто абсолютно свое, а не как проповедь колонизаторов и врагов, как это было в XIX веке. Стоит отметить, что прихожане независимых африканских Церквей – это в большинстве своем люди, находящиеся внизу социальной лестницы и их религиозная жизнь напрямую связана с теми задачами, которые им приходится решать в жизни: борьба с безработицей, финансовые проблемы, борьба за доступность медицины, борьба со СПИДом и другими инфекционными болезнями – непреходящее бедствие для стран «черной» Африки. Именно они и стали той социальной средой, которая породила внутри себя и сделала актуальной ту самую герменевтику инкультурации, о которой я рассказал выше. Уже от прихожан этих НАЦ такой метод восприятия перешел к прихожанам прочих разновидностей христианства в Африке.

По статистике в Африке среди христиан больше всего протестантов (если сложить все их толки вместе), на втором – католики. Но если протестантские организации считать по отдельности, то самой крупной конфессией станет католичество; лишь после него идут по численному порядку такие протестантские конфессии как англикане, лютеране, кальвинисты, пятидесятники, методисты, баптисты и другие. При этом последователей НАЦ, взятых вместе, больше, чем англикан, то есть это весьма значительное число, причем надо иметь в виду, что у них очень высокий рейтинг роста. Вот такая вот картина в Африке.

– А в религиозном разнообразии Африки есть место православным общинам?

Есть, конечно. Православие в Африке существует с апостольских времен, но это в Северной Африке. А в Африке южнее Сахары первые православные общины появились гораздо позднее. Все православные приходы и общины в Африке традиционно находятся в каноническом подчинении Александрийской Православной Церкви. Именно представители греческой диаспоры, торговцы, купцы, ремесленники, распространяясь по всему континенту с севера на юг, основывали общины, строили церкви. Миссией среди местного населения в начале XX века стали заниматься проповедники, священники и монахи Александрийского патриархата, они смогли распространить Православие сначала в Уганде, затем в Танзании и Кении. А затем появились общины в ЮАР (здесь помимо общин, основанных греками, были еще общины русских православных эмигрантов в Южной Африке), Южной и Севеверной Родезии (современные Зимбабве, Замбия и Малави), в Заире (современная Демократическая Республика Конго), на западе континента – в Камеруне, Гане, Нигерии. Если в начале сердцевиной общин были греки, то в течение десятилетий, по мере роста общин, африканцев стало большинство, они очень активны, ко всему относятся очень творчески.

Характерно, что есть страны, например, Гана или частично Уганда и Кения, где Православие возникло не в результате работы греческих миссий, а в результате духовного поиска самих африканцев. Они были англиканами, методистами или протестантами других мастей, но, чувствуя духовную неудовлетворенность, на протяжении многих лет переходили из конфессии в конфессию, пока наконец не достигли желаемого, найдя свое место в Православии. Способность таких групп к самоорганизации была столь высокой, что Александрийскому патриархату оставалось лишь зафиксировать присоединение этих общин к канонической Церкви. Приходы попадали в состав какого-либо епископства, им присылали священника, затем принимал сан кто-нибудь из местных – это очень сильные общины. Сейчас Православие есть практически во всех странах. Очень интересное и очень специфическое явление: инкультурация в некотором смысле проявляется и у них, по крайней мере, богослужения у них очень веселые, они всегда поют, причем очень специфично – приплясывают, бьют в барабаны. Но в плане богословия всё находится в русле святоотеческого наследия. Клирики почти везде уже местные; есть даже епископы из африканцев.

– Что характеризует развитие академического библейского богословия в современной Африке? 

– В первую очередь его характеризует желание приблизить академические знания к ординарному, обычному, не очень богословски образованному читателю своей страны, своего региона. Для академической среды Африки характерна тревога за то, чтобы не произошел отрыв академической науки от простых прихожан, от жизни, от актуальных аспектов жизни. Чтобы избежать этого отрыва, трудятся проповедники, создается развитая многоступенчатая образовательная система, активно действуют приходские школы. Но, самое главное – это каритативная деятельность, то есть социальная помощь людям, нуждающимся в ней. Это для них очень важно, и поэтому такую заметную роль в современном африканском богословии играет процесс инкультурации и контекстуализации, желание привести академическое знание к общему знаменателю с реальным миром тех людей, которым ты проповедуешь. Если этого не делать, тебя перестанут слушать. И, наверное, в завершение можно сказать, что в принципе эта обращенность к людям – это едва ли плохо. По крайней мере, это точно оживляет духовную жизнь, дает ей творческий импульс, и в этом отношении нам – работникам Слова Божия в России – можно что-то взять на вооружение.

Беседовала Татьяна Александровна Суранова

Андрей Сергеевич Небольсин