Литература дает ощущение свободы и покоя
Очередной герой рубрики «Выпускник филфака» – профессор кафедры мировой литературы Института Пушкина, доктор филологических наук Сергей Травников. С профессором беседовал студент 3 курса бакалавриата (профиль «Прикладная филолология) Артем Копытин.
– Сергей Николаевич, Вы преподаете больше сорока лет, на вашем счету более четырехсот научных работ. Но когда-то вы тоже впервые оказались на филфаке. Как и почему вы выбрали этот факультет?
– У меня выбор был сложный. Школьником я хотел быть спортсменом, футболистом. Но меня не взяли ни в «Локомотив», ни в «Спартак», ни в «Трудовые резервы». Пошел в бокс и в первый же день сломал руку. Ушел в легкую атлетику, здесь у меня получалось. Всем, кто подавал надежды, предлагали остаться, чтобы продолжить тренировки и после окончания школы без экзаменов поступить в Институт физкультуры имени Лесгафта. Но в какой-то момент я решил, что это тоже не мое. Сдал инвентарь и ушел.
Я хотел поступить в сельскохозяйственную академию, на агрономический факультет. Жил в деревне, видел, как обожают агрономов, с этим намерением и учился. Но как-то ко мне подошла завуч Юлия Владимировна Агеева, замечательный, изумительный педагог, один из самых уважаемых мной людей. Спросила, куда я собираюсь поступать. «В сельхозакадемию». Она сказала: «Ты с ума сошел?», взяла за руку и отвезла в Ленинский пединститут (Московский государственный педагогический институт имени В.И. Ленина, ныне – Московский педагогический государственный университет). Я попал в этот храм, после чего все с сельским хозяйством для меня закончилось, я очень захотел учиться в пединституте.
Мне это было интересно, потому что я пробовал писать, мог написать сочинение в стихах. Писал, но о литературе как-то не думал.
– То есть какая-то внутришкольная активность побудила эту учительницу отвезти вас на филфак?
– Да-да, у нас как-то сразу сложились добрые отношения. А учитель, он очень сильно влияет на подрастающее поколение. Юлия Владимировна как раз была таким преподавателем, ее очень уважали. Посвятила жизнь школе. Ей за 80, но продолжает быть директором. Она же потом учила и мою дочь.
Так вот, она меня привела, я сдал экзамены и попал на факультет русского языка и литературы, ныне филологический.
– Когда завуч вас привела в пединститут, не возникло сомнений, нужно ли вам это?
– Нет, я абсолютно ей доверял. Вот когда я окончил первый курс, то решил, что не туда попал. Когда приходишь на филфак, надо сразу изучать 4 языка: русский, английский, латинский, старославянский. Это было довольно тяжело, и я решил уйти на истфак, в историко-архивный институт. Но там мне сказали, что для поступления все нужно будет сдавать заново. И непонятно, сдашь или не сдашь. Я посоветовался с родителями, и они сказали: «Зачем тебе это нужно, учишься и учись». А я всегда хорошо учился. В итоге втянулся. Понравился русский, понравились история языка, литература. И уже не думал уходить. Мне нравилось. Потом я стал заниматься древней литературой. Был профессор замечательный – Прокофьев Николай Иванович, я в аспирантуру к нему пошел, потом стал преподавателем института, вел литературу XVIII века в основном.
– То есть вашим любимым предметом была древняя литература. И уже впоследствии ее изучение и этот профессор побудили Вас пойти в аспирантуру?
– Да, но мне просто было интересно. Ведь наука держится на интересе, не на деньгах, не на должностях, на интересе. Если тебе интересно, ты будешь этим заниматься.
– Получается, после окончания аспирантуры вы хотели заниматься наукой, не преподаванием?
– Да, преподаватель не хотел, в школе не понравилось.
– Возвращаясь к древнерусской литературе: чем именно она вас привлекла? Потому что у нас древлит не нравился практически никому.
– Ну, во-первых, личность. У нас преподавал Николай Иванович Прокофьев, человек и педагог замечательный. Он очень интересно рассказывал, читал. У нас работали и другие прекрасные лингвисты. И уж очень необычная литература, красивая, и при этом абсолютно неизученная. Там было море нового. К тому же был кружок Николая Ивановича: он возил нас по всей России, Украине, работал с нами в архивах, водил в музеи. Это давало очень интересные знания. Он был такой, педагог-подвижник. Из его кружка вышло человек десять докторов и кандидатов наук.
– А вы были знакомы с Зализняком?
– Нет, я был знаком с академиком Лихачевым, академиком Панченко, академиком Лотманом, но с Зализняком нет.
– Вы уже отмечали несколько раз, что, несмотря на свое движение вверх по филологической лестнице, преподавать вам не хотелось. Но как вы начали этим заниматься?
– Случайно. Я не хотел идти в школу, но меня в школу и не взяли, что самое забавное. В советское время было распределение, и я должен был поехать преподавать в Забайкалье. И я бы туда поехал. Но подошел Прокофьев, спросил: «Куда тебя распределили?» Я ответил, что в Забайкалье. Через неделю он подошел снова: «Поезжай в библиотеку им. Ленина, в отдел рукописей. Если понравишься, тебя возьмут научным сотрудником». Меня взяли, и той же осенью я поступил в заочную аспирантуру, в очную москвичей не брали.
– Так как вы пришли к преподаванию?
– Я работал в отделе рукописей, работа мне нравилась. Но был плохая атмосфера внутри коллектива.
Мне предложили очную аспирантуру. Потом я написал диссертацию, защитился и стал ассистентом на кафедре литературы МПГУ.
– А какие вы дисциплины преподавали?
– Древнерусскую литературу, литературу XVII–XVIII веков, первой и второй половины XIX века и спецкурсы.
– То есть, в принципе, как сейчас?
– Так сложилось, что я читаю все курсы, кроме зарубежной литературы. Никогда не отказывался читать, мне было это просто интересно.
– Проработав в сфере образования столько лет, видите различие между студентами 20–30 лет назад и современными?
– Студенты, приходившие 20–30 лет назад, были лучше подготовлены.
– Это единственное отличие?
– Это первое. Второе – тогда было больше рвения и желания учиться, потому что все проходили через очень большие конкурсы. Когда я поступал, было 9 человек на место, когда жена – 12. У нас не было «волосатых лап», которые могли бы куда-то тебя продвинуть. Все решали твои мозги и определенное везение. Мне было 17 лет, и когда я увидел себя в списках и понял, что поступил, я не спал трое суток, меня не брало ни одно лекарство. Я ходил, как сумасшедший…
– От радости?
– Не знаю от чего, думаю от напряжения психологического. Потом мама принесла какое-то сильное лекарство, мне дали, я проспал сутки.
– Мне хотелось бы оценить все с позиции категорий «лучше», «хуже». Можно сказать, что какое-то поколение лучше?
– Они абсолютно разные.
– То есть не стоит их сравнивать?
– Нет. Но повторюсь, подготовка была лучше.
– Мне кажется, она была лучше как до вуза, так и уже непосредственно в нем. На мой взгляд, образование во многих своих аспектах сейчас становится чисто формальным.
– Об этом речь и идет. Так в школах. Но здесь мы стараемся сохранить какие-то лучшие аспекты советской системы. Это не всегда получается по понятным причинам. Но преподаватели часто работают с целью как можно больше дать знаний. Поэтому отрабатываешь, если пропустили занятие из-за праздников.
– Можете назвать три книги, которые оказали на вас влияние?
– По литературоведению – Манн «Поэтика Гоголя», по древней литературе – Лихачев «Человек в литературе древней Руси», книга впервые рассказывает о проблемах, которые ранее не поднимались. Из литературы, посвященной фольклору, – Аникин «Поэтика фольклора».
– А из художественной?
– С детства для меня классика – это Тургенев «Записки охотника», Гоголь «Вечера на хуторе близ Диканьки». Яркие вещи, запоминающиеся. Из последнего – Шмелев «Лето господне».
– Почему?
– Когда я был студентом, нам не говорили о Шмелеве. Я узнал о нем только будучи уже взрослым человеком. Он, с моей точки зрения, входит в десятку лучших писателей XX века.
– У вас есть любимый писатель, писатели?
– Не могу сказать. Каждый раз, когда читаешь, начинаешь влюбляться в того или иного писателя. Перечитываешь, приходишь в совершеннейший восторг. Я прочел сотни книг, но сказать, что этот любимый, а вот этот нелюбимый, не могу.
– А сколько вы прочитываете за месяц?
– Зависит от того, чем ты занят. Потому что мы все время пишем – книги, статьи, это бесконечный процесс. Есть книги, для написания которых надо очень много читать. Когда мы писали книгу о фельдмаршале Борисе Петровиче Шереметьеве, колоссальный объем литературы нужно было освоить. Сейчас пишем книгу об Ипполите Вишенском, неизвестном, но очень хорошем писателе петровского времени. О нем никто ничего не писал. Пришлось заниматься архивными поисками...
– Я понял, что категория «любимый/нелюбимый» не особо применима, но есть ли какие-то художественные произведения, которые бы вы сходу выделили?
– Из детской – Толкиен, «Хоббит». Первый раз я прочитал его за одну ночь, после этого многократно перечитывал. Он меня поразил. Наутро сосед пришел, спросил, что у нас случилось. Я удивился: «У нас все нормально». «Как же это? У вас всю ночь на террасе свет горел». Это я лежал, читал. Хорошая книга не отпускает, ты не можешь ни дочитать.
– А не из детской?
– Не из детской Толстой меня поражает, «Война и мир».
– Если бы у Вас была возможность встретиться с любой исторической личностью, кто бы это был?
– Екатерина Вторая.
– Почему?
– Талантливейший, гениальный человек. Она изменила историю России. Фактически с нее началась золотая эпоха русского дворянства. Вот эта основа русской культуры, она заложена при ней. К тому же замечательная писательница, 12 томов сочинений без учета различных государственных бумаг. Екатерина Вторая – это гений национальный.
– Пытались ли вы писать художественные произведения?
– Пытался. Еще в школе писал стихи, очень увлекался Есениным. Но пришел в институт, и на меня хлынуло море поэзии. Тогда я понял, что мое чириканье – ерунда, что я ничего не скажу людям не из того, что они знают и без меня, и перестал писать стихи.
На втором курсе написал историческую повесть об осаде Троице-Сергиева монастыря поляками. Своего деда, крестьянина, сделал главным героем, а рассказ в повести ведется от лица мальчика. Почему Троице-Сергиева Лавра? Я там работал экскурсоводом во время студенческой жизни.
Потом понял, что написал ерунду, и эту повесть сжег. У меня было очень четкое критическое отношение к себе. Понимал, что я не Лев Толстой. Меня не устраивало что-то среднестатистическое. Лучше найти свое. Нашел, стал историком литературы, мне это интересно.
– Вы неоднократно говорили, что литература – это счастье, что занятия филологией – это счастье. Вы не могли бы объяснить, в чем именно это счастье заключается?
– Наша жизнь серая, очень серая. Работа, библиотека, дом… Пришел, уснул... Все. Это обычная система нашей жизни. А литература дает ощущение свободы и покоя. Ты можешь уйти туда, куда захочется. Хочешь уйти в XIX век –берешь Тургенева, хочешь уйти на Украину – берешь Гоголя. Хочешь уйти в неизвестные страны – берешь Толкиена. И путешествуешь по этому миру совершенно спокойно, имеешь возможность наслаждаться счастьем и покоем. Это приносит душевный покой, удовлетворение, наслаждение красотой языка, слога, мысли, фантазии человеческой.
Учебное заведение
Государственный институт русского языка имени А.С. Пушкина
г. Москва
Есть представитель
